Ведь утопия всегда была озабочена счастьем всех, но не каждого. Этого «каждого» классическая утопия как бы совсем не замечала. Выдвигая идею, концепцию, она говорила об устройстве общества, а не о жизни человека, об общем, а не об единичном и по внутренней своей структуре приближалась к научному видению мира.
Появление в утопии героя неизбежно должно было привести к рождению чего-то подобного антиутопии. Так это получилось в романе Г. Уэллса «Когда спящий проснется», где впервые была осуществлена такая проверка Утопии индивидуальной человеческой судьбой.
Таким образом, антиутопия вовсе не является чем-то противозаконным, некими происками политической реакции, хотя на практике, разумеется, возможны и реакционные тенденции и даже целиком реакционные утопии. Это уже дело совести и позиции конкретного автора. В целом же антиутопия оказывается закономерным следствием исторического развития жанра утопии и, повторяем, возникает из необходимости проверки и переоценки рационалистических схем и концепций, созданных предшествующим развитием утопической мысли.
Одним словом, в антиутопии и в романе-предупреждении на первый план выдвигается некий эксперимент по проверке или утопических концепций, или реальных тенденций общественного развития. Не отрицающее критическое или сатирическое начало в данном случае берет верх над утверждающим, а аналитическое над описательным.
Антиутопия и роман-предупреждение не являются особыми новыми жанрами. Это одна из исторических модификаций жанра утопии. Утопия из описательного жанра превращается в аналитический, экспериментальный, в Институт Экспериментальной истории, как назвали братья А. и Б. Стругацкие одно из научных учреждений далекого будущего. Утопия, антиутопия и роман-предупреждение составляют ныне единую систему, поскольку антиутопия и роман-предупреждение вылетели из широкого рукава утопии при ее историческом развитии.
Итак, логика исторического развития утопии такова, что утопия, идя по пути проверки прежних рационалистических схем гармонического устройства общества, перестроила свою структуру, оторвалась от трактата, закрепилась в сфере искусства и превратилась в роман о будущем в его идеально-положительном и экспериментально-отрицательном вариантах.
Превращение утопии в роман о будущем по сути дела разрушило ее прежнюю структуру, расширило сферу ее действия, ее художественные возможности и привело ее к практическому слиянию с научной фантастикой, которая в наше время тоже целиком ориентирована в будущее[28].
Мы уже говорили, что в прежние времена фантастика и утопия шли по совершенно разным дорогам и пути их практически не пересекались — фантастика имела дело со сверхъестественными таинственными существами и явлениями, утопия отыскивала на заповедных островах процветающее благоустроенное общество. У каждой было свое занятие. Совсем иная картина в литературе XX в.
Начав изображать грядущее хотя бы даже только с технической стороны, фантастика тем самым вторглась в заповедную область утопии. И сейчас нелегко провести демаркационную линию между утопией и фантастикой, поскольку и та и другая рисуют картины грядущего в свете определенных идеалов и с позиций этих идеалов дают оценку настоящего. Современные издатели и писатели вовсе избегают термина «утопия». «Туманность Андромеды» И. Ефремова тоже названа научно-фантастическим романом. С другой стороны, такие произведения, как серия научно-фантастических повестей А. и Б. Стругацких, начиная с «Трудно быть богом» и кончая «Малышом», хотя и не похожи на классические утопии, к утопийному жанру явно причастны, если учесть те изменения в этом жанре, о которых речь шла выше.
А что такое «Недуг» У. Тэнна — фантастика или утопия? Ведь там речь идет о возможностях почти мгновенного духовного перерождения всего человечества. Не случайно Ю. Кагарлицкий, исследуя в своей книге круг идей современной утопии и антиутопии, опирается по сути дела на опыт всей научной фантастики XX в. Ведь даже инопланетная цивилизация — не только специфически научно-фантастическая тема, но и утопическая, поскольку конструируется эта цивилизация на основе нашего социального опыта, современных идеалов и опасений.
Соединив свою судьбу с судьбой научной фантастики, современная утопия переживает и многие общие с нею трудности, в частности тот кризис, который состоит в резком сокращении притока в фантастику новых конструктивных идей.
В самом деле, в общих чертах мы довольно четко представляем, чего мы ждем от утопии и чего опасаемся в антиутопии: в первом случае закрепилось представление о едином, оставившем раздоры человечестве, ведущем всепланетное хозяйство на основах общенародной собственности. Общество в современной утопии движется, развивается, решает свои непростые проблемы, но состоит из гармонично развитых и свободных личностей, свободных в рамках осознанной необходимости. Частности же могут быть различны: утопийцы могут жить в городах или деревнях, летать по воздуху или пользоваться скоростными подземными туннелями — главное уже определено. То же наблюдается и в антиутопии — там мы, как правило, находим жесткую регламентацию поведения личности, столь же жесткое распределение материальных благ, которых явно не хватает, что ведет к кастовому расслоению общества. Конкретные проявления этих общих принципов могут быть различны. Но и в положительном и в отрицательном вариантах основной круг представлений практически сформирован.
Однако у современной утопии есть еще одна трудность. Дело в том, что утопия сформировалась в русле размышлений об устройстве человеческих дел, о гармонии человеческого бытия, о совершенствовании человека и общества. И облюбовав себе будущее, утопия старается заглянуть как можно дальше вперед. А дальние прогнозы за последнее время все больше связываются с идеей сверхцивилизации. Представители же сверхцивилизации — это уже не совсем люди, даже если речь идет о наших отдаленных потомках. Они и сделаны-то будут, возможно, из другого «теста», чем мы, так как с идеей сверхцивилизации сопряжены споры об автоэволюции, киборгизации, генной инженерии и пр. Предполагается, что сверхцивилизация должна обладать почти сказочным могуществом, она подозревается в умении зажигать и гасить звезды в самом нефигуральном значении этого слова, использовать «черные дыры» для путешествий во времени и пр. С. Лем считает, что наши отдаленные потомки настолько будут превосходить нас, что станут существами, нам совершенно чуждыми. Поэтому идея сверхцивилизации уже не подвластна утопии, она за пределами ее возможностей.
Порой воцарение Утопии воспринимается как переходный период, как подготовка к скачку в новое качество. И этот скачок выглядит как некая катастрофа, как разрушение мира человека, как гибель человеческой расы. Во всяком случае, так получается в романе А. Кларка «Конец детства». На самом деле переход к новому качеству — сверхцивилизации — будет, очевидно, не столь катастрофичен и более постепенен.
Можно предположить, что сверхцивилизация не «по зубам» не только утопии, но и вообще искусству. Сверхцивилизация — это только идея, не облеченная в плоть, не получившая индивидуализации, она только мыслится, для ее воплощения у искусства нет конкретной чувственной основы. Можно еще придумать внешнюю, материальную «плоть» этих неизвестных существ раскрасить их в разные цвета (глаза — зеленые, волосы — голубые, кожа золотисто-коричневая и т. п.), изобразить их вовсе не похожими на людей и пр. Но как выдумать главное — иную духовную организацию?
В повести А. и Б. Стругацких «Далекая радуга» была сделана попытка изобразить такое необычное и даже отчасти чуждое нам существо. Среди героев повести есть некто Камилл — человек, срастивший себя с машиной. Он действительно во многом непонятен окружающим, он обладает многими свойствами, недоступными человеку, в том числе практическим бессмертием и даром предвидения, так как аналитические его способности неизмеримо выше человеческих. Как воплощение отвлеченной идеи этот образ довольно любопытен, но в плане чисто художественном этот путь все же бесплоден, так как предположить нечто духовно нам чуждое или непонятное можно, представить и изобразить — по меньшей мере, затруднительно. Поэтому можно бесконечно долго рассуждать о будущем обществе киборгов, но практически населить роман одними Камиллами — значит потерпеть фиаско. Бесконечное множество вариантов открывается художнику только на уровне индивидуальности, а это возможно лишь, когда он имеет дело с близкой и знакомой ему духовной организацией.
Вот почему герои А. и Б. Стругацких «почти такие же», как современники авторов. Это твердая позиция писателей. Вот почему в «Возвращении со звезд» С. Лем показывает общество бетризованных людей со стороны, через восприятие героя, а главным героем, через душу которого проходят все эти впечатления и загадки духовно очень изменившегося общества землян, делает человека «почти такого же», как наши современники.
