– Содержание человека, страдающего наследственными болезнями, стоит, в среднем, шестьдесят тысяч рейхсмарок. Гражданин, это и твои деньги тоже, – Питер увидел призыв: «Читайте орган Расового Бюро НСДАП, журнал «Новый Человек».
Питер успел познакомиться с подшивкой «Нового Человека». Врачи и медсестры жили при клинике, здесь были и комнаты для гостей. В Хадамар часто приезжали доктора из других больниц, на семинары и для обмена опытом. Центр считался в Германии передовым. В общей комнате стояло радио и фортепьяно, по стенам развесили репродукции работ нацистских художников. На книжной полке лежали красочные номера «Нового Человека». Питер, вечером, просмотрел несколько номеров. Все было привычным. Журналисты писали об опасности еврейской крови. В статьях говорилось, что долг каждой арийской семьи, иметь много детей, а душевнобольные люди представляют собой обузу для государственного бюджета.
Питер рассматривал глянцевые фотографии, с идеальными немецкими родителями и детьми. Он перевернул страницу: «Программа по стерилизации выполняется успешно». Он пробежал глазами большой материал о клинике в Хадамаре. Отто фон Рабе улыбался, наклонившись над операционным столом.
За обедом доктор фон Рабе рассказал, что работает в центре два года, приехав сюда после окончания медицинского факультета.
– Макс учился в Гейдельберге, – Отто не сводил глаз с лица Питера, – Генрих отправился в Геттинген, а я не стал покидать Берлин. Разумеется, – он долил Питеру сидра, – я не посещал лекции профессоров-евреев. Это было до того, как фюрер, в его великой мудрости, подписал нюрнбергские законы. Я поэтому закончил, университет годом позже, – Отто усмехнулся:
– Предметы, что вели евреи, я изучал экстерном…, – Питер, искоса, взглянул на Генриха. Младший фон Рабе спокойно ел:
– Отличные сосиски, Отто. Видно, что вы здесь в окружении фермеров. Очень свежее мясо, в Берлине такого не найдешь, – вытерев губы салфеткой, Генрих бросил на Питера короткий, предостерегающий взгляд.
До приезда в клинику они с Генрихом два дня провели на фабриках Гессена. Питер увидел химический завод IG Farben, завод фотоаппаратов фирмы Leica и предприятие, где выпускали народный автомобиль, фольксваген. Они высадили Отто фон Рабе у ворот клиники. Мерседес вернулся на шоссе, Генрих закурил:
– В машине можно говорить спокойно, Петер. Один из моих, – он поискал слово, – ребят, работает в Люфтваффе. Он инженер, проверяет мерседес, почти каждую неделю. За автомобиль, – Генрих, почти ласково погладил руль, – я ручаюсь.
Больше ни за что ручаться было нельзя.
По дороге Генрих объяснил Питеру, что СД может прослушивать какое угодно помещение, включая рестораны, пивные, театры, и церкви. Остановившись в гостинице, на автобане, между Франкфуртом и Кельном, они пошли гулять. Генрих сказал:
– Фотоаппараты, что ты видел, поступают в свободную продажу. Для СД Leica выпускает особые модели, ими снабжаются агенты. Мой брат, например…, – мужчины, сидели на скамейке, среди вечернего, тихого леса. Неподалеку блестело маленькое озеро. Питер подумал: «Здесь могут быть микрофоны….»
Генрих, будто услышав его, покачал головой:
– СД не подслушивает разговоры, ведущиеся в захолустном лесу, в Гессене. Но во всех общественных местах, надо быть осторожным. У меня это в крови, – он закинул руки за голову:
– Возвращаясь к фотоаппаратам, такими устройствами, думаю, оборудован твой номер в «Адлоне». Они тебя фотографировали в постели, в ванной…, – Питер покраснел, Генрих добавил: «Мисс Митфорд, разумеется, тоже».
Питер заметил, что, для большей достоверности, ему, по возвращении в Берлин надо пофлиртовать с какой-нибудь девушкой. Он, было, хотел упомянуть о Габриэле фон Вальденбург, но прикусил язык. Генрих рассмеялся:
– На прием, в честь свадьбы, придет член моей группы. Я передам твою просьбу…, – серые глаза потеплели:
– Она очень хорошая девушка. Слава Богу, помолвлена с американцем, и скоро уезжает…, – Генрих повел рукой. В Гессене, было теплее, чем в Берлине. Они пошли гулять без пальто. Питер посмотрел на птиц, прыгавших по зеленой траве:
– А ты…, – в поездке они перешли на «ты», – не хочешь уехать, Генрих?
Он бросил птицам крошки хлеба:
– Я немец, Петер. Это моя страна, мой народ. Они больны, они страдают, и я не могу их оставить…, – Генрих помолчал:
– Я христианин. Иисус здесь, в Германии, он мучается с заключенными в лагерях. Он в центрах, где так называемые врачи, вроде моего брата, – его лицо исказилось, – издеваются над больными. Иисус всегда с гонимыми людьми, Петер. Мы, христиане, должны оставаться с Ним, – твердо заключил Генрих. Он вздохнул:
– Я надеюсь, что мой отец, Эмма, не такие люди, как Макс и Отто. Остерегайся Макса, – Генрих поднялся: «Он очень умный человек, и очень опасный, Петер. Думаю, тебя проверяют, именно по его инициативе».
Генрих не рассказывал Питеру, как он стал работать на Британию. Он только упомянул, что это случилось в университете, три года назад.
– Я тогда к фашистам пришел, – рассмеялся Питер. Он замер:
– Три года назад, на втором курсе. Маленький Джон в Германию ездил, в Геттинген. По обмену, на две недели.
Они возвращались к гостинице, Генрих остановился:
– Передавай привет, – он подмигнул Питеру:
– Я знаю, он в Кембридже, на кафедре. Он очень хороший математик …, – фон Рабе посмотрел на заходящее солнце, – хотя недолго нам осталось заниматься наукой. Скоро война. Меня в армию не отпустят, – он покусывал травинку, – я считаюсь ценным специалистом. Шахт и Рейнгардт меня любят, – Генрих заведовал математическими расчетами по программе статс-секретаря министерства финансов, Фрица Рейнгардта, призванной ликвидировать безработицу в Германии, за счет льгот промышленникам, создающим новые рабочие места.
– Профсоюзы они уничтожили, – горько заметил Генрих, когда Питер похвалил автобан, – люди, лишенные защиты, вынуждены довольствоваться низкой заработной платой, строить автобаны, или трудиться на конвейере, без права на забастовку.
Почти всех профсоюзных лидеров арестовали:
– Католиков, протестантов, социалистов, коммунистов…, – фон Рабе махнул рукой, – Гитлер не делает между ними различия.
Гитлер собирался присутствовать на свадьбе Мосли. Питер, осторожно, спросил Генриха: «Какой он?»
Красивое лицо закаменело:
– Сумасшедший, – отчеканил Генрих, – как мой средний брат. Вы делаете из него законно избранного политика, человека, с которым можно вести переговоры. Запомните, с тем же успехом вы можете пытаться говорить с душевнобольным…, – они замедлили шаг, у входа в гостиницу. Генрих выбросил травинку:
– Он заразил безумием всю Германию, Петер. Война, просто вопрос времени. С вами, или со Сталиным…, – Генрих указал на восток: «Передай что, Гитлер и Сталин могут объединиться».
– Он коммунист, – удивился Питер, – а Гитлер….
– Два мерзавца быстро договорятся, поверь мне, – сочно ответил Генрих, посмотрев на часы:
– Пошли, здесь хорошая говядина. В клинике у моего брата придется, есть больничную пищу, если он не раскошелится нам на сосиски…, – доктор фон Рабе не употреблял алкоголь, не курил, не ел сладкого и был вегетарианцем, как фюрер.
Отто постоянно мыл руки, даже во время обеда, отлучаясь из-за стола.
Врач улыбался:
– Ничего не поделаешь, привычка. Мы, доктора, славимся чистоплотностью. Благодаря мерам по антисептике, применяемым в центре, меньше одного процента женщин умирает после операции. Это лучшие показатели по Германии, – Питер, сделав усилие, кивнул: «Очень впечатляет». Отто провел их по больничным палатам и операционным. Согласно закону, принятому три года назад, стерилизации, по решению особых судов, подлежали умственно отсталые, психически больные, и страдающие алкоголизмом. Доктор повел рукой:
– И другие, не имеющие ценности для общества, люди. Американцы тоже проводят программы гигиены общества. К нам приезжали коллеги. В Америке, как и в Германии, запрещены межрасовые браки.
Питер хотел заметить, что не во всех штатах, однако оборвал себя, увидев, как посмотрел на него младший фон Рабе. Пациентов в центр привозили на автобусах, из других городов. Они проводили здесь несколько недель, а потом возвращались в свои больницы.
– Мы пока применяем только хирургические методы, – они стояли в чистой операционной, – однако исследователи работают над процессом химической стерилизации, – объяснил Отто:
– Радиоактивное облучение, использование йода, нитрата серебра, дешевле, чем операции. Многие из пациентов не имеют родственников. Государство платит за их пребывание в клинике. Мы хотим сэкономить деньги рейху, – Отто похлопал младшего брата по плечу: «Генрих всегда о таком напоминает».
