Правда, бывшие под Збаражем у Хмельницкого сын боярский Леонтий Григорьев да стрелец Ивашка Котелкин свидетельствовали, что «после Збаража, едучи с гетманом вместе и будучи у него в шатре, слышали от него самого, сказывал нам: «Говорил-де нам крымский царь, чтоб ему, гетману, с ним заодно Московское государство воевать, а я Московское государство воевать не хочу, и крымского царя уговорил, чтоб Московского государства не воевал… Я и сам великому государю… Алексею Михайловичу готов служить со всем войском казацким…»
В боярской думе понимали: наступило время решать, как быть дальше. Тут в думе не отсидишься. Воевать все равно придется. Либо с казаками против Польши, либо против казаков, татар и поляков. Оставаться безучастным к борьбе братского народа, ограничиваясь лишь материальной помощью, теперь уже нельзя. А не оказать настоящего содействия — значит сделать Хмельницкого своим врагом, который, чего доброго, может окончательно помириться с Польшей и выступить против России. Но, с другой стороны, понимали, что войны с Хмельницким ослабили Польшу, однако настолько ли, чтобы можно было рвать с ней отношения за старые смоленские и сиверские счеты?
Думали бояре крепко. И когда польский король, который не меньше боялся союза Хмельницкого с Москвой, чем русский царь того же союза с Польшей, послал в Москву посольство во главе с каштеляном Добеславом Чеклинским, чтобы добиться подтверждения «вечного мира» 1634 года между Россией и Польшей и разузнать о русско-украинских отношениях, его приняли холодно и отпустили «без дела». Это вызвало немалую тревогу в Польше. А тут еще спешное посольство Григория Неронова, сведения о котором просочились в Варшаву.
Неронову поручалось поздравить Хмельницкого с победой под Зборовом и заверить в полном расположении к нему царя. Он должен был также явным и тайным образом узнать, «на которых статьях заключен мир и кто понес бóльшие потери». Особенно интересовало Москву, «войска польские и литовские и запорожских черкас распущены ли, и крымские татары из Польши все ль вышли, и на каких условиях миру вперед между гетманом и всем Войском Запорожским и крымским царем быти…, и не чаять ли от крымского царя вперед на Московское государство какого умышления и войны, а запорожский гетман Богдан Хмельницкий и все Войско Запорожское к государю расположены ли, и не чаять ли от них каких шатаний, и с крымскими людьми на Московское государство военного соединения».
Хмельницкий встретился с русским послом в Чигирине 22 ноября 1649 года. Он принял его приветливо с надлежащим дипломатическим церемониалом. При гетмане были приближенные к нему люди, сыновья Тимофей и Юрий. Неронов торжественно вручил гетману царскую грамоту, в которой за «службу и радение» русское правительство «похваляло» Хмельницкого и передавало ему «государево жалование». Грамота оканчивалась обращением к Хмельницкому, чтобы он «и все Войско Запорожское и впредь великому государю служили и крымских татар от всякого дурна отговаривали и великому государю про их умышление ведомо чинили».
Поблагодарив посла, Хмельницкий просил заверить царя, что Войско Запорожское готово служить ему, коли на то «его царского величества воля будет». В дальнейших разговорах и на прощальном приеме 26 ноября гетман говорил послу о своей готовности отвести от России нападение татар и поляков и снова просил, «чтоб великий государь был над ними государем».
Неронов уходил от Хмельницкого успокоенный и уверенный, что Украина никогда не будет врагом России. Неприятный осадок оставил лишь один эпизод, о котором пришлось упомянуть при составлении статейного списка в Посольский приказ о своем пребывании у гетмана.
Когда, попрощавшись с Хмельницким, он вышел на крыльцо, здесь его ожидала гетманша. Лицо ее было гневным, так что от красоты не осталось и следа, глаза горели злым огнем. Она стремительно подошла к Неронову, и ее резкий голос словно ударил посла.
— Почему пан посол столь неучтив к женщине? Не пришлось бы пожалеть! Почему детям гетмановым дано государево жалование по паре соболей, а мне нет? Я жена гетмана, и мне, как и им, положено государево жалование.
Неронов хотел было ответить, что никакой услуги царю она не оказала, наоборот, как раз вчера говорили его люди при гетмановом дворе, что она более преданна шляхте, чем Хмельницкому, но передумал. Не нужно озлоблять против себя эту женщину, может, и пригодится когда, приказал подьячему Богданову дать ей пару соболей. Та не отказалась, взяла их и с видом оскорбленного достоинства, не поблагодарив, пошла в светлицу.
Чтобы получить еще больше сведений о политическом положении Польши, об украинско-польских отношениях, русское правительство послало срочно своего гонца Кулакова в Варшаву, где открывался вольный сейм для утверждения Зборовского договора. Хотя официально миссия Кулакова заключалась в том, чтобы сообщить польскому правительству, что Москва направляет в Польшу великих царских послов — боярина и наместника новгородского Григория Гавриловича Пушкина и его брата окольничего и наместника алатырского Степана Гавриловича Пушкина.
Кунаков прибыл в Варшаву 23 ноября 1649 года, на второй день после открытия сейма. Столица бурлила. Все говорили о больших спорах, возникших в первый же день на заседаниях, о том, что сейм отказывается утвердить статьи Зборовского договора.
За несколько дней пребывания в Варшаве Кунаков стал свидетелем многих событий. Польское правительство не хотело, чтобы о них было известно в Москве, и потому поспешило уже в начале декабря отправить его назад.
Перед самым отъездом из Варшавы Кунаков, выискивая нужные ему сведения, зашел на рынок. И здесь у одного купца он увидел несколько польских книг. Просмотрев их, сообразительный русский посланник сразу же приметил, что они содержат оскорбительные, по его разумению, выпады в адрес царя. Кунаков тут же купил книги, подумав, что для русских послов, едущих в Варшаву, это будет хороший повод для обвинения польского правительства в неуважении к государю, а если возникнет необходимость, то и для разрыва отношений с Польшей.
То, что удалось Кунакову разведать и увидеть своими глазами, сказало царю и боярам о многом, и они решительно повели дело на разрыв с Польшей.
Для Хмельницкого такая позиция русского правительства была огромной поддержкой не только в борьбе с Польшей, но и в его действиях на Украине, где все больше росло недовольство народа, который и слышать не хотел о возвращении под власть ненавистных панов. Во многих местностях вспыхивали восстания крестьян и казаков. И не только против польских панов, но и против самого Хмельницкого и казацкой старшины. Хмельницкий жестоко расправлялся с ними, но возмущение не утихало, а, наоборот, поднималось еще больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
