Наруз сжался в маленький комок. Страшным усилием воли, скрипнув зубами, он согнал свинцовую тяжесть, на секунду сковавшую все тело. Правая рука его молниеносно мелькнула, блеснув вороненой сталью, и один за другим раздались два выстрела. Им ответил заливистый гудок паровоза, все увеличивавшего скорость.
Наруз Ахмед понимал, что его выстрелы никого не поразили. Он и не рассчитывал на это, так как стрелял по невидимой цели, наобум. Его враги, видимо, залегли. Значит, он выиграл время. Пусть это время исчисляется секундами; теперь секунды решают все.
— Спокойнее! — крикнул тот же голос: — Берегите патроны!
Наруз Ахмед осторожно выглянул: никого не видно… Он приподнялся на четвереньки, быстро выпрямился и, оттолкнувшись от края площадки, прыгнул вперед на крутой, убегающий вниз откос.
На лету он услышал тот же голос:
— Вперед, Саттар! Не сорвись!
Упав на насыпь, Наруз Ахмед перекувыркнулся через голову и кубарем скатился вниз. Тут же он вскочил на ноги, оглянулся и, петляя, выплевывая набившийся в рот песок, устремился к озеру.
Предупрежденный окриком Шубникова, Халилов перемахнул на крышу соседнего вагона, соскользнул с него на площадку, на которой миг назад стоял Наруз, и, не задумываясь, тоже прыгнул. Через минуту за ним последовал и Шубников, хотя и не очень удачно. У него подвернулась левая нога.
Наруза Ахмеда и Халилова разделяли добрые две сотни метров. Шубников, заметно припадая на больную ногу, бежал позади.
Проклиная аллаха и день своего рождения, Наруз хватился, что обронил где-то пистолет, наверное на насыпи. Обогнув часть озера, он оглянулся: один преследователь быстро приближался, прижав к бокам локти, а второй отстал. Наруз побежал дальше. Пот заливал ему глаза, из груди хрипло вырывалось дыхание. Потеря оружия будто сразу отняла у него половину сил. Вытерев на ходу грязной рукой глаза, он глянул вперед, и сердце его возликовало: у самой воды, возле едва курящегося костра, на куске войлока спал белобородый старик, видимо табунщик. А рядом, низко опустив голову, дремала под седлом лошадь каурой масти.
Еще не все потеряно! Судьба протягивает руку!
Наруз Ахмед разбежался и с разгона, не касаясь повода и стремени, влетел в потертое, с изодранной подушкой седло. Конь вздрогнул от неожиданности, всхрапнул, вздыбил и шарахнулся в сторону, чуть не подмяв под себя спящего хозяина. Наруз сорвал с острой луки камчу, стегнул коня между ушами и послал его с места в карьер.
— Сто-о-ой! — протяжно прокричал Халилов и выстрелил в воздух.
Старик табунщик вскочил и спросонья заметался по берегу, дико озираясь.
Халилов бросился к нему. Грудь его тяжело вздымалась, губы запеклись. Он хотел что-то сказать старику, но забился в кашле.
Табунщик, недоумевая, уставился на Халилова черными бусинками своих узеньких глаз, потом повернулся в сторону ускакавшего. А тот, ускакав примерно на полкилометра, вдруг спешился.
— Смотри! — крикнул Халилов.
— Чего смотреть? Подпруги подтягивает, — сказал старик. — Правильно делает. — Он поднес к морщинистому, прокаленному солнцем лицу коричневые руки, сложил их рупором и зычно крикнул: — Э-э-эй! Зачем брал коня?
Наруз Ахмед вновь вскочил в седло и припустил пуще прежнего.
— Ата! — раздался голос Шубникова. Он еле ковылял, подтягивая левую ногу. — Догнать его надо. Это плохой человек, бандит…
— Бандит? — удивленно переспросил старик и внимательно посмотрел в степь. — Худой бандит. Не на того коня сел. А табак есть, начальники?
Шубников и Халилов переглянулись, и оба вытащили помятые пачки папирос. Старик взял одну папиросу, вгляделся в надпись на мундштуке и закурил. Затянулся, пыхнул дымком и опять сказал:
— Худой бандит. Совсем глупый. Не на того коня сел.
Шубников хотел было тоже закурить, вынул папиросу, но тут же смял ее и бросил. Он опустился на землю, снял ботинок, поморщился и стал растирать поврежденное сухожилие. Старик подошел к войлоку, на котором спал, вынул из-под него две уздечки и направился к пасшимся лошадям.
— Уйдет! — проговорил Халилов, нервно похрустывая пальцами.
— Так уж и уйдет, — насмешливо заметил Шубников, массируя ногу. — В степи трудно спрятаться, да еще днем. И машина наша вот-вот подкатит.
Табунщик уже шел обратно, ведя в поводу двух низкорослых, неказистых с виду лошадок: вороную и гнедую.
— Садись, начальник, — сказал он Халилову, подавая повод гнедой лошади. — Скакал в своей жизни?
— Приходилось, — усмехнулся Халилов, с недоверием посматривая на флегматичного конька.
Старик снова наклонился над войлоком, кряхтя достал из-под него тонкую волосяную веревку и пристроил ее себе на шею.
Халилов влез на неоседланного коня, и тот даже не шелохнулся.
— Одер! Кляча столетняя! — с тоской протянул подполковник, разбирая поводья.
Шубников рассмеялся:
— Ну, сейчас начнется призовая скачка. Жаль, подвернул ногу, а то бы я тоже включился.
Старик укоризненно покачал головой, неуклюже взобрался на своего вороного и сразу преобразился: стан его выпрямился, плечи развернулись, в глазах появился лукавый огонек.
— Крепко держись, начальник! — предупредил он Халилова. — Твой от моего не отстанет!
— Хоп! — сказал подполковник.
— Айда! — крикнул старик и ударил пятками в бока своего конька.
Вороной сорвался с места, точно ветер, а за ним рванулся и гнедой. Если бы Халилов вовремя не ухватился за гриву коня, то съехал бы ему на хвост.
"Вот так кляча!" — восхищенно подумал он.
Кони вытянулись струнами. Впереди мчался вороной. Халат старика пузырем надулся за спиной. Гнедой скакал сбоку вороного, на полкорпуса сзади.
Через несколько минут на дальнем краю степи показался силуэт всадника.
Старик гикнул, и кони стали как бы еще ниже.
В ушах свистел ветер.
Расстояние до всадника заметно сокращалось.
Вороной вырвался вперед, но гнедой тотчас же подхватил, свел на нет разницу и продолжал скакать, выдерживая дистанцию в полкорпуса.
Впереди уже отчетливо маячила спина Наруза Ахмеда. Он оглянулся и стал нахлестывать своего коня.
— Не на того сел! — крикнул старик. — Сто-о-й!
Наруз Ахмед скакал, выжимая из коня все, что мог.
Твердый как камень глиняный грунт незаметно сменился песчаным, но лошади почти не сбавили аллюра.
Наруз Ахмед держал путь к тугаям, к реке, надеясь найти там спасение. Но до реки было еще очень далеко. А расстояние между ним и преследователями все сокращалось. Сто метров… Пятьдесят… Тридцать… Двадцать…
