Погода скверная: промозглая, осклизлая, какая бывает в Крыму только в декабре. Цех пахнул горячим вареньем вперемешку с горьким дымком. Там было прохладно. Но у котлов, вмазанных в очаги, работала целая стая веселых девушек, и это вносило в каменный сарай чуть ли не весеннее настроение.
— Здесь будешь работать, Бредихин. Видишь: девушки крутят повидло, а когда которая устала, ты возьми у нее «веселку» и крути заместо ее. Только смотри, чтобы повидло не прикипело к днищу, а то брак получается, а брак — это из жалованья.
Денисов ушел.
— Здравствуйте, девушки! Моя фамилия Бредихин.
— Слышали.
— А ваши как?
Девушки прыснули.
— Комиссаржевская.
— Я Гельцер.
— А я Шаляпина.
— Вы что, девушки, смеетесь надо мной?
— Зачем смеяться?
— Все, как на подбор, знаменитости?
— Мы все, как одна, подкидыши, — сказала, подойдя к Елисею, четвертая, оставив свой котел на произвол судьбы. — Все из приюта. Фамилий у нас не было, вот воспитательницы-дуры и назвали нас, как хотели. Еще и насмешки строили. Вот я, например, Лермонтова, а вон тот мальчик — Потемкин-Таврический.
Елисей подошел к ее котлу и принялся кружить веслом по фруктовой массе. Лермонтова стояла рядом и широко улыбалась: зубы у нее росли, как у подростка, в три этажа.
— Крепче шаркай! Ну! А то нагар будет. Крепче! Я кому говорю? Эх ты, недотык! Вот теперь хорошо. Умница. И какой же ты миленький. Студентик! Очень обожаю студентиков. Как увижу, аж дрожь продирает... А если тебе наши фамилии не нравятся, то я даже была б согласная поменять свою на твою.
— Эй, студентик! Хватит Нюське Лермонтовой прислуживать, — закричала Гельцер. — Мне помоги.
Елисей работал за четверых. Но усталости не чувствовал: девушки так ему нравились, что он играл своей «веселкой», как перышком.
В цех вошел Зарубов с инженером Бутовым.
— Это что? Новенький? — спросил инженер.
— Да.
— Как вас именовать?
— Бредихин Елисей.
— А зачем вы работаете в студенческом костюме? Замажетесь по первое число. Скажите мастеру, чтобы выдал вам робу.
— Благодарю вас.
— Постойте... Где я вас видел? Безумно знакомое лицо.
— Не знаю...
— Ба! Это не вы ли боролись в цирке под именем «Студента Икс»?
— Я, — ответил Елисей, почему-то покраснев.
— Слыхал, Федор Алексеевич? Это классный борец.
— Ну?
Зарубов подошел к Леське и стал бесцеремонно щупать его, как петуха.
— Так ты, стало быть, борец?
— Стало быть.
— Никогда еще не схватывался с борцами. Давай, что ли, поборемся?
— А вы умеете?
— Развалю так, что дым пойдет.
— Ну это еще доказать надо. Я чемпион Крыма.
— Ух ты! Вот это здоровенно. Стало быть, ежели я тебя уложу, тогда я и сам чемпион Крыма?
— Выходит, так, — улыбнулся Бредихин.
— Ну, давай встретимся.
— Некогда мне. Вы гуляете, а я весь день на работе.
— А мы в воскресенье. Чего ж тут? Или оробел?
Но тут Зарубова вызвали в третий цех.
— Куда вам против него? — сказала Комиссаржевская. — Видели, какой он толстый да красный?
— Весь кровью налит, — поддакнула Гельцер. — Еще раздавит у вас все ваши печени и селезни.
Леська неопределенно пожал плечами и продолжал кружить свою «веселку». Работа ему нравилась. Во-первых, девочки. Кроме того, яблочное варево давало сидр. Был в нем чуть-чуть хмельной «квасок», и если попивать его с хлебом, а закусывать повидлом, то можно обойтись без обеда. Денисов, правда, ежедневно приглашал его к столу, но Леська неизменно отказывался. Сначала он ночевал у них на кухне, но очень трудно было отбиться от хлебосольства, поэтому Елисей перешел в контору, где и спал на диванчике. Инженера это устраивало: появился бесплатный ночной сторож.
На третий день пришел Еремушкин.
— Наши руководители очень недовольны тобой, Бредихин. Ты завалил такой замечательный сектор работы. Теперь они считают, что делать тебе на фабрике нечего — надо возвращаться в Евпаторию.
— На зиму? В Евпаторию? Да там никого сейчас нет.
— Там полно народу.
— А что я там буду делать?
— Что надо, то и будешь.
— А что надо?
— Я поеду за тобой, Бредихин. Буду тебя инструктировать.
— Хорошо. Только я еще немного поработаю здесь. Накую деньжат.
— Монеты я тебе дам.
— Нет. Я должен привезти под Новый год чего-нибудь съестного, а на это я у тебя денег не возьму.
— Верно. На подарки у партии брать неудобно. Слушай: испачкаешь костюм, а в чем ходить будешь в приличные дома?
— Ах, да! Товарищ Денисов, инженер сказал, чтобы вы мне выдали какую-то робу.
— Робу? Это он тебе при Зарубове сказал?
— Да. А что?
— Так я и думал. Да ведь он знает, что у нас робы нет и никогда не было. Это он выдрючивался, показать себя хотел при заказчике: вот, мол, какая у меня фабрика!.. Ну, хорошо, хорошо, черт с ним. Где твои вещи, Бредихин?
— На Петропавловской.
— Ага. А кто там живет?
— Старик хозяин и прапорщик Кавун.
— Как прапорщик? Почему же он не в казарме, а на частной квартире?
— Не знаю.
— Э-эх, шляпа! Значит, работает прапорщик в таком месте, что... Разведчик, наверное? А?
— А черт его знает.
— Черт его, конечно, знает, но и мы должны знать. Когда он бывает дома?
— Кроме воскресений, поздно вечером.
— А хозяин?
— Тот почти всегда дома.
— Хорошо. Пойду за твоими вещами.
Еремушкин сухо простился с Леськой и ушел. Утром
Елисей опять помогал девушкам в цеху и подсчитывал, сколько дней ему надо еще работать, чтобы накопить хотя бы двести — триста рублей керенками.
В этот день в цех снова пришел Зарубов, сопровождаемый инженером.
— Ну и как же, борец? Схватимся или трусишь? — громко спросил Зарубов.
Вдруг Леську обожгла блестящая идея.
— Вам эта борьба только в удовольствие, господин Зарубов, а я профессионал. Борьба — мой хлеб.
— Сколько ты хочешь?
— Если я вас положу, вы платите тысячу керенок, а если вы меня, мой хозяин внесет вам сто.
— Ишь ты какой! Оборотистый!
— Да ведь вы уверены, что из меня дым пойдет?
— Ну, уверен.
— Значит, хозяйская сотня у вас в кармане?
Зарубов взглянул на хозяина. Тот засмеялся.
— Ну что ж. Для такого зрелища мне сотни не жалко.
Федор Алексеич повздыхал и вдруг по-купецки ударил ладонью о полу своей роскошной шубы на золотистой выхухоли.
— Сладились!
Борьба была назначена на утро 31 декабря. Накануне Елисей на все свои копейки наелся кровавых бифштексов и рано лег спать.
Еще на заре пришел Еремушкин и принес Леськин чемодан.
— Тут и записка тебе от старика.
Леська взглянул и, не читая, сунул ее в боковой карман пиджака.
Ты что опять затеял? Борьбу какую-то. Несерьезный ты человек.
— Эта несерьезность может дать мне тысячу керенок.
— Как бы не тысячу синяков.
***
Утром 31-го на фабрику пришли чуть ли не все рабочие. Девушки разрядились, как на ярмарку. Хозяин взял на себя роль арбитра, хоть ровно ничего в борьбе не понимал. И вот, обнаженные до пояса, Зарубов и Бредихин выступили друг против друга. Елисей весил четыре с половиной, Зарубов — пуда на полтора больше.
Не пожав руки, которую протянул ему Елисей, Зарубов сразу же кинулся на Леську по-медвежьи. Но Леська ожидал этой неожиданности. Скользнувши вбок, он рванул купца в сторону и очутился за его плечами. Больше ничего и не нужно: мгновенно заложив «двойной нельсон» на его бычью шею, Елисей без всяких угрызений совести перевел сцепленные кисти с затылка на череп и так «загнул» своего противника, что через минуту тот уже хрипел на весь переулок. Когда руки наконец разжались, богатырь шатался, как раненый бык. Теперь на Леську нашло вдохновение. Подставив левую руку под нижнюю челюсть Зарубова, а правой крепко зажав его затылок, Бредихин стал тихонько водить противника вокруг себя. Когда купец второй гильдии Ф. А. Зарубов покорно и кротко пошел с захваченной головой по кругу, Елисей заставил его двигаться быстрее и быстрее и вдруг рывком, взяв голову на себя, оторвал противника от земли. Грузное тело Зарубова поплыло вокруг Леськи так плавно и легко, что Леська почти не чувствовал никакой тяжести. Это была знаменитая «мельница» — редкий, но самый излюбленный прием Поддубного.
В тот же день, купив две бутылки вина, целый окорок и моченый арбуз, который так любили его старики, «Студент Икс» пошел на вокзал.
Вскоре подали состав из семи теплушек. Публика бросилась к вагонам, но вдруг остановилась перед одним, охваченная потрясением: на вагоне слева от двери огромная надпись мелом «Тамбов — Москва». Под ней нацарапано углем: «Мама и Петя! Ищите нас в Рязани, туда уходит случайный состав. Зина, Аня». Рядом, несколько правее, другим почерком: «Николай! Удалось эвакуироваться в Пензу. Пиши востребования. Лидия». Дальше новая надпись: «Дети! Папа убит. Буду ждать вас в Пензе на перроне. Анфиса Михайловна Боброва». А под самой крышей трафаретом густая тушь: «РСФСР».
