себя в безопасности и под надёжной защитой! И каким зловещим казался мне теперь каждый шорох! Я ощущал себя шпионом в тылу врага, засланным во вражескую крепость, – и кое-кто из местной стражи знал меня в лицо.
Уэллс положил мне руку на плечо.
– Ленро, – сказал он, – ты нормально себя чувствуешь?
– Да, – ответил я. – Встревожен.
– Кабинетная работа тебя расслабила, – ухмыльнулся Уэллс. – Раньше, помню, скажи я тебе, что через час мы отправляемся штурмовать Ньюарк, ты бы и глазом не моргнул.
– Только, – хмыкнул я, – постарался бы держаться подальше от передовой.
– Да. – Уэллс хлопнул меня по плечу. – К этому у тебя всегда был талант.
– А вы, – спросил я, – готовы к бою?
– А я дерусь всю жизнь. – Он помолчал. – И ты знаешь, как тяжело бывает принимать решения на войне.
– Знаю, – подтвердил я.
– Мы всё ещё там, – сказал Уэллс.
– Помните, – спросил я, – когда мы работали в ОКО?.. Сколько людей мы спасли. Сколько людей… и целых стран мы спасли.
– Мы сделали много, – откликнулся Уэллс, – и сделаем ещё больше. – Он внимательно посмотрел на меня. – Иди отдохни, пока есть время.
Я кивнул и поднялся на верхнюю палубу, к себе в каюту. Я закрыл дверь, защёлкнул замок и проверил коммуникатор. Сообщений не поступало. Я лёг на кровать лицом вверх, руки по швам, закрыл глаза и стал ждать, отмеряя секунды по вздохам. Лететь оставалось пять часов двадцать минут. Время тянулось медленно, я то и дело открывал глаза и смотрел на святящееся зелёным табло над дверью. Оставшееся время полёта – 5:19:30.
5:19:10.
5:18:50.
5:17:10.
5:16:58.
5:16:02.
В какой-то момент я провалился в дрёму и, осознав это, вскочил как ошпаренный. Но часы показывали 5:10:12. Прошло всего шесть минут. До Нью-Йорка оставались всё те же пять часов – а сколько оставалось до того, как Уэллс узнает о моём послании, не знал даже Нострадамус.
Что я мог сделать? Рискнуть и позвонить Корнелии? Но вдруг моё сообщение перехватили? Тогда мой звонок похоронит нас обоих. Связаться ещё с кем-нибудь? Вызвать своих охранников, забрать у них оружие, спуститься вниз и убить Уэллса, а потом застрелиться самому – только успеть, чтобы его телохранители не пристрелили меня раньше…
5:05:34.
Погибать здесь и сейчас в мои планы не входило. Но даже если у меня всё получится, даже если Корнелия передаст послание Бальдиру, а тот окажется верен своим словам и дозвонится до Мирхоффа, а тот всё сделает правильно, и план Уэллса сорвётся, что я получу взамен?.. Мирхофф скажет мне спасибо? Или я отправлюсь вместе с Уэллсом в тюрьму?..
А Ада? Что будет с ней? Я написал, что надо перехватить её самолёт, потому что единственный шанс остановить Уэллса – не отнять у него ОКО (его люди верны ему) и даже не попытаться убить его (вряд ли получится), а угрожать Аде. Его дочери, которая ничего не знала и не могла знать, а теперь оказалась разменной фигурой в игре, которую затеял я. Это я подвёл её, это я подставил её и её отца, и если с ними что-нибудь случится, то это будет моя вина. На всём белом свете осталось два человека, которых я любил, которым доверял и которых считал друзьями… Может, гори оно огнём и я должен остаться с ним? Остаться с Уэллсом, пусть он тысячу раз не прав, остаться с ним ради Ады, потому что на кой чёрт мне сдался остальной мир, остальное человечество, которое я ненавижу, да гори оно огнём, мне всё равно, если двое дорогих мне людей останутся со мной…
Мы бы столько могли сделать. Мы бы могли изменить мир.
А Энсон? Что сказал тебе Энсон?
И был прав. Во всём был прав, прав как обычно, вечно правый ублюдок. Почему, если он всегда прав, в итоге он мёртв, а я лежу тут?..
4:52:40.
Спокойно. Всё уже сделано, путешествовать во времени можно только в одну сторону. Это и к лучшему – а то натворил бы ты дел! Да, правда, Уинстон и Ада Уэллс дороги тебе, но видишь ли какая штука – мне не нравится, но я должен сказать тебе это ещё один раз, – ты не один. И те люди, которые погибнут в грядущих войнах, – о, я даже знаю где! на Ближнем Востоке, на Карибах и в Южной Америке, и в несчастном Китае, и в Индии, и в Африке опять! – все эти люди тоже кому-то дороги. И те, кого Уэллс прикажет уничтожить, пустит в расход – как он уже делал в Ботсване и в Индии (и вспомни, он плачет по «детям Шанхая», но что он сам первым предложил по Шанхаю? эскалацию!), – эти люди тоже кому-то дороги, их тоже кто-то любит.
Я не знаю имён этих людей, я никогда не увижу их лиц, и они не узнают, что должны благодарить меня день и ночь. Но когда много лет назад в Оттаве я спровоцировал теракт и несколько тысяч заразились эболавирусом (триста тридцать восемь человек погибло, помните?), я ведь думал о них. Я думал, скольких удастся спасти, если сейчас пойти на жертву. Я взвешивал зло, чертил на стене «мене, текел, фарес», но никогда, никогда я не забывал о цифрах.
Вы можете считать это циничным, но спасти сотню, убив одного, – правильное решение. А вот спасать одного, убивая сотню, – в этом я не участвую, против этого я борюсь и побеждаю.
4:38:08.
Шаги за дверью. Прошло уже достаточно времени, ну конечно, я ведь один из ферзей Уэллса, и мой коммуникатор отслеживает наблюдатель в Цюрихе. Всё кончено. Они стоят за дверью, и сейчас раздастся стук. Они подумают, я вооружён? Решат, я буду отстреливаться? Нет, сперва они позовут меня, и тогда я отопру им дверь и спрошу, что случилось. Они наставят на меня оружие и поведут вниз, и я пойду за ними, изо всех сил делая вид, что не боюсь.
Я и не боюсь, но колени трясутся и сводит зубы, и я весь в поту, меня знобит, но нет, страха от меня они не дождутся. Я презираю их. Я презираю их всех. Благими помыслами вымощена дорога в ад. Они знают о намерениях Уэллса, им известно, чем дышит их шеф, но они всё равно по-собачьи преданы ему, и это был бы комплимент, не ори они в экстазе своей преданности «хайль!»…
4:34:20.
Стоят за дверью.
4:33:00.
Молчание.
4:31:44.
Опять шаги, кто-то идёт мимо… Нет, они не за мной. Опять остановились! Прямо напротив моей двери! Сейчас… сейчас…
