— Извини, кажется, я заснула… — пробормотала Кристина. — Наверное, это вино так действует.
— А! — махнул рукой Влад. — Все вы такие… Наверное, Квентин Тарантино — режиссер, который не подходит для женщин.
— Наверное… — вздохнула Кристина.
— Ну что, спать вместе будем? — спросил Влад, наклонившись к Кристине и глядя на нее масляным взглядом.
— А если я отвечу «нет»? — прищурилась она.
— Тогда я скажу, что ты странная девушка… — ответил Влад, и в глазах его отчетливо блеснули огоньки недовольства. — Позвала в гости ночью — могла бы и не звать…
— Мог бы и не приезжать, — заметила Кристина, которую искренне возмутил его цинизм.
— Так, значит, давай, мальчик, загружайся в тачку — и через всю Москву обратно?
— Я этого не говорила. Извини, если я тебя обидела, — спохватилась Кристина, испугавшись, что он сейчас уедет.
В конце концов, это она заварила всю кашу. Она захотела плотской любви. Иначе бы действительно, зачем она его позвала?
— Где ляжем? — смягчаясь, спросил Влад.
— Я постелю, — сказала Кристина. — А ты пока иди в душ…
Поначалу у Кристины совсем упало настроение, но, когда она увидела Влада, когда он, обнаженный, вышел из душа, природа взяла свое. Ее тело тут же вспомнило сказочные ощущения, которые способен был вызвать в нем мужчина. Вспомнило и захотело их вновь. Влад был очень хорошо сложен. Он был немного поплотнее, чем Антон, с более мужской и коренастой фигурой, но так легко двигался…
Когда Кристина вернулась из душа, он лежал ничком на кровати и рассматривал старый журнал «Америка», который откопал на какой-то из многочисленных книжных полок. Кристина присела на краешек дивана и заглянула ему через плечо. Ее обнаженная грудь касалась самым острием его лопатки. Ощутив это, Влад слегка подвигал спиной, но не повернулся.
— Слушай, а ты умеешь делать минет? — вдруг спросил он, не отрывая взгляда от черно-белой фотографии, запечатлевшей каплю в момент ее попадания на поверхность воды.
От неожиданности у Кристины отвисла челюсть и внутри все онемело.
— Минет? — машинально переспросила она.
— Да, минет. Просто я привык… моя любовница всегда сначала делает мне минет, а потом уже мы трахаемся. — Он перелистнул страницу.
Кристина так поспешно поднялась с постели, будто это была раскаленная плита.
— Но мы же с тобой еще не были любовниками! — воскликнула она.
— Ну и что? Что ты так распрыгалась? Можно подумать, я предложил тебе заняться какими-нибудь извращениями. Обычное дело…
— Ну хорошо, — сказала Кристина, нервно прохаживаясь по комнате, — ты спросил меня — умею ли я делать минет? Так вот, я его «делать» не умею. И никогда не «делала». И вообще, мне кажется, «делать любовь» — это выражение, которое придумали американцы…
Влад наконец соизволил повернуться к ней лицом.
— Допустим, — сказал он, — а что ты имеешь против американцев?
— Я?! — вскричала Кристина, чувствуя, что ее помимо воли тянет на скандал. Так всегда случалось, если она сталкивалась с чем-то, что ей было не по душе. — Да ничего я не имею против американцев! Просто я пока еще не американка — ясно?
— А что ты так раскричалась? — Влад понял, что если немедленно не возьмет ситуацию под свой контроль, то останется ни с чем. — Не надо кричать… Не умеешь — так не умеешь. Какие твои годы — научишься. Иди лучше сюда…
Самое ужасное, что Кристина подошла и молча легла на диван рядом с Владом.
Потом, уже на следующий день, она умирала от стыда и пыталась найти своему поступку всякие объяснения и оправдания. «Во-первых, я замерзла и вся покрылась мурашками, — уговаривала сама себя она, — во-вторых, я заботилась о своем здоровье…» Но никакие оправдания не могли уменьшить досаду, которая осталась у нее после этой «романтической» встречи.
28
Пас Монтекки — удар, еще удар…
Вскоре учеба и репетиции в театре-студии Гермесова навалились на Кристину с такой силой, что она и думать забыла о своем неудачном свидании с Владом. В училище они вели себя друг с другом так, как будто того печального дождливого вечера не было вовсе…
Театр захватил Кристину полностью: вечерами она даже не могла заснуть, прокручивая в голове сцены из спектакля и думая над тем, как улучшить свою роль. Режиссер Артур Михайлович Гермесов имел привычку держать своих актеров в постоянном напряжении. На репетициях он не давал себе труда сдерживаться, если ему что-то не нравилось. Он совершенно по-скотски орал на актеров, на свою помощницу, на осветителей, на рабочих сцены, на звукорежиссера и даже на уборщицу… Мог запросто послать не угодившего ему матом или грубо толкнуть.
Однако, что удивительно, все, кто с ним работал, безропотно сносили его выходки. Может быть, потому, что он умел вовремя разрядить обстановку какой-нибудь шуткой, а может, потому, что никогда никого не выделял. Если уж труппа страдала от его тирании, то вся целиком. Таким образом, он добивался редкостной сплоченности коллектива — пусть даже и против него самого. Актеры ворчали, обсуждали за спиной Гермесова его недостатки, однако из спектакля не уходили. Да разве можно было уйти из такого спектакля!
Поначалу Кристина была шокирована: она-то надеялась, что будет играть в классике, радовалась, что теперь ей действительно пригодится жемчужная шапочка, хранившаяся в шкафу у Марго…
Гермесов сразу разбил все ее надежды. На первой же репетиции он изложил свою собственную концепцию «Ромео и Джульетты», в которой не было места ни жемчужным шапочкам, ни вообще традициям так таковым.
— Кому это нужно? — скрипучим голосом вопрошал он, расхаживая по сцене и даже не глядя на кучку актеров, растерянно сбившуюся в партере. — Скажите, ну кому это нужно? Ставить обыкновенного Шекспира — это все равно что брать трафарет. Знаете, были такие раньше у фотографов: засовываешь голову — и ты уже на морском берегу… Кто его только уже не ставил, кто только не совал туда… — Гермесов запнулся, обводя зрителей торжествующим взглядом, — …голову — а вы что подумали? Голову в трафарет. Там уже и краска небось облупилась вся… Нет, господа, мы с вами этого делать не будем…
«Ромео и Джульетта» Гермесова была задумана им как трагедия-фарс. Его ничуть не смущало, что он ставит рядом два слова, имеющих противоположное значение. Напротив, именно это его и вдохновляло.
— Фактически кто такие эти Монтекки и Капулетти? — говорил он. — Два враждующих клана? Да нет же! Это просто две спортивные команды, которых хлебом не корми, дай друг с другом сцепиться. Они почему-то думают, что жизнь — это и есть игра по их идиотским спортивным правилам… Но жизнь есть совсем не то. И она все равно пробивается. Да! — Гермесов темпераментно потряс перед собой руками. — Она не желает играть в их игру. Она хочет просто жить. И просто любить. — Гермесов сделал эффектную паузу, как будто в этом месте должны были прозвучать аплодисменты. — Мы оденем всех Монтекки в костюмы зеленого цвета. А Капулетти — в малиновые. У всех будут номера на спине и на груди, как у настоящих игроков…
