— Наташа! Ну о чем ты спрашиваешь? У меня внутри такое теплое уютно чувство, когда я смотрю на тебя или слушаю тебя, словно у меня вдруг появился родной и очень близкий человек. Можешь не сомневаться, не только в Володином доме, но и везде я буду рада тебя видеть!
Мы еще немного поговорили, и я собралась уходить, унося с собой Володину книгу. Я предвкушала встречу не только с новым, неведомым мне раньше поэтом, но и с Володей, раз он так любил его.
Наташа вышла в прихожую проводить меня, я оделась, и мы еще раз обнялись с ней, так сказать, на дорожку. Условились звонить друг другу, и я ушла.
* * *
Прошло две недели. В самом конце марта, солнечным, уже совсем весенним днем, я вернулась в Москву из Фирсановки, где прожила пять последних дней и где теперь собиралась проводить много времени. Мне очень хорошо, спокойно и плодотворно работалось там. Поначалу я боялась, что мысли о Володе, воспоминания о нем будут мешать сосредоточиться, я буду отвлекаться и плакать, но ничего подобного, Володя мне совсем не мешал. Он как бы находился в доме, я чувствовала его незримое присутствие, но это присутствие не будоражило и не тревожило, наоборот, согревало душу. Я успела сделать тот издательский заказ, с ним только вначале было много нервотрепки и возни, а потом все пошло как по маслу. В издательстве просили с работой подождать, а я и не печалилась ее отсутствием, в голове моей теперь зрело совершенно иное. Я задумала и даже успела немного начать совсем новое творение, свое, посвященное Володе. Потому что чувствовала настоятельную потребность перенести на бумагу хотя бы небольшую часть тех живых и радостных впечатлений, которые остались у меня от соприкосновения с его необыкновенной душой, от нашей любви с ним. Меня согревала мысль, что в случае удачи эта вещь останется и после того, как я уйду. Меня уже не будет, а часть меня и Володи, часть нашей с ним любви, будет продолжать жить. То прежнее свое, что частично написала уже, я не забросила совсем, просто отложила до другого времени.
Приехав в Москву, я тут же, не заходя в квартиру, побежала по магазинам закупать продукты, в доме ни крошки съестного. С ворохом пакетов, нагруженная, я только успела переступить порог своей квартиры, тут же зазвонил телефон. Я наспех пристроила пакеты в кухне на полу и подошла, наконец, к телефону, который все звонил и звонил не переставая, такой настырный! Подходить к нему мне совсем не хотелось, но было неудобно — я так давно никому не звонила. С первого же слова звонившего у меня холодок побежал по телу, это был Павел, а я так надеялась, что уже никогда не услышу его. Совсем недавно, пока жила в Фирсановке, в тихой, спокойной обстановке мне удалось восстановить в памяти практически все эпизоды, связанные с Павлом, и момент нашей злополучной встречи, и мое тягостное пребывание на какой-то даче, — в общем, почти все. Плохо помнилось только, как я лежала на полу, но это вполне можно было пережить. Я помнила также о странном звонке женщины, которая интересовалась, помню ли я, что происходило со мной накануне. Теперь, вспомнив и связав воедино все нити тогдашних событий, я понимала, что это была та самая красотка, которая привезла меня домой в состоянии почти полного идиотизма. Как же мне теперь в этой ситуации поступать — лгать и изворачиваться? Ну нет! Не дождутся. Лгать я не буду, и раньше не умела, а теперь и вовсе поздно учиться. Занятая вихрем разнообразных мыслей, я не услышала первых фраз Павла, чем вызвала немалую его досаду, раньше он был куда сдержаннее.
— Женя, Женя! Ты что, оглохла? Может быть, откликнешься, наконец? Ну что, узнала?
— Совершенно незачем так кричать, я хорошо слышу. Да, я узнала тебя, здравствуй!
— Ага! Я так и думал, что ты просто притворялась, так и знал! Изображала из себя этакую беспомощную, убитую горем идиотку, а на самом деле это была всего лишь актерская игра. Ты стала мастерски притворяться, поздравляю!
— Свои поздравления можешь оставить себе, для меня они неуместны, поскольку притворяться я не умею. Так что не суди о других по себе. На твоей мерзкой даче, или чья она там, мне было настолько плохо от тоски и горя, что произошло что-то вроде нервного срыва, впрочем, такие материи тебе вряд ли понятны, поскольку сам ты никогда ни за кого не переживал. А в тот момент, когда от тебя позвонила женщина, она ведь звонила от тебя, не правда ли? Так вот, в тот момент я ни о чем не помнила, у меня исчезли из памяти три последних дня, как корова языком слизнула. Я как раз пыталась хоть что-то понять и вспомнить, когда она позвонила, и я честно призналась, что ничегошеньки не помню. Память возвращалась ко мне в течение нескольких дней, но теперь все основное я вспомнила. Если ты звонишь из-за того, что тревожишься за себя, из-за нашей нелепой встречи и своего случайного возврата в мир живых, помнящих тебя людей, то совершенно напрасно. Могу тебя заверить, что я никому ничего не сказала и не собираюсь говорить, даже если ты сам меня об этом попросишь. Для меня и моих близких ты умер и воскресать не надо!
— Но, Женя, дело не в этом, не только в этом. Мне очень надо увидеть тебя, действительно надо.
Мы ведь ни о чем тогда толком и не поговорили. Давай встретимся, и чем скорее, тем лучше.
— Павел, что с тобой, у тебя что-то со слухом? Я тебе русским языком сказала, что для меня ты умер, умер — понимаешь? Ни говорить с тобой, ни тем более видеться у меня нет ни малейшего желания. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ! И на этом давай закончим.
Первой ко мне приехала Любаша. Я рассказала ей о смерти Володи, о том, что он оставил мне дом, где я теперь бываю чаще, чем в городе. О Павле, разумеется, я не сказала ни словечка. Она охала и ахала, ругала меня за скрытность, потом прослезилась от избытка чувств. Отдав дань слезам, Люба быстренько перешла к веселью. Как человека практического склада, ее очень радовало нечаянное приобретение мною недвижимости.
— Ух ты! Нет, ну это надо же! Ну ты, Жень, даешь! Вот это ты любовь закрутила, молодчина, вот это я понимаю. А он-то какой благородный оказался! Ну и везет же тебе, Женька, какой жирный кусище от пирога отхватила! А я-то, горемыка, как ни бьюсь, копейки никто не даст. Наоборот, все только с меня норовят побольше содрать, подлецы! И почему я только такой невезучей уродилась?
Тут она опять вдруг захлюпала, на этот раз совсем уж неожиданно. Но у меня было верное средство для поднятия ее настроения. После третьей рюмки Любаша, наконец, простила мне, что я так внезапно стала домовладелицей, шмыгнула носом и стала рассказывать о своем совсем новом, свеженьком знакомстве. Я не удивлялась уже, привыкла. На что, на что, а на знакомства моя сестрица была просто-таки неистощима.
