Клим теперь стремился попасть домой пораньше, чтобы, поцеловав ее в прихожей, простереть над ней свои могучие заботливые крылья. За последние два года жизнь их вошла в респектабельное русло – признанное общественное положение, приемы и выходы в свет – и ее благополучное ровное течение притупило прежние страхи. Там где они бывали – а бывали они не только в разбойничьих кругах – Клим пользовался почтительным уважением. Каждый раз там обязательно присутствовали какие-нибудь важные люди в дорогих костюмах и при золотых браслетах, снабженных для разнообразия часовыми стрелками. Они удалялись с Климом в укромное место и беседовали о чем-то серьезном, пока их жены искали ее похвалы своим парижским обновкам.
Сыну, естественно, было объявлено, что у него скоро будет сестренка, и он следовал отцовскому наказу: если мамочка чувствовала себя «не очень» – старался ее не тревожить. Если самочувствие ее было приличным, усаживался рядом, сообщал школьные новости и делился своими взглядами на жизнь.
«А я новое слово придумал! – не в силах усидеть на месте, хвастался он.
– Знаешь какое? Надо говорить не холодильник, а холодрыльник!»
«Мамочка, как ты себя сегодня чувствуешь?» – копируя заботливую отцовскую интонацию, спрашивал он ее по утрам.
Вслушиваясь в его детскую речь – сложную смесь из добропорядочного семейного, поэтической версии уличного и чопорного школьного языков, она со смущением обнаруживала, как много ею пропущено.
«Нет, нет, с дочкой все будет по-другому! – спешила она заверить молчаливую укоризну и мечтательно обещала: – Ах, в какие чудные платьица я буду ее наряжать!..»
19
Она принялась понемногу отходить от дел: попросила мужа, и он подыскал кандидата в директора фабрики. К ней явился хорошо одетый, немногословный, понятливый мужчина средних лет, чья кандидатура после небольшого экзамена была ею одобрена. Через несколько дней новый директор приступил к работе, а старый ощутил, как гнетущая тяжесть на его плечах начала крошиться и осыпаться, чтобы через месяц смениться почетной мантией необременительного наблюдательного веса.
Отныне и навсегда она сосредоточилась на Доме, куда ей, чтобы попасть, достаточно было пересечь столичную реку (чьи салонные размеры никак, по ее мнению, не соответствовали этому исключительному званию) и немного поплутать в лабиринтах центральной нервной системы. Она ехала в мягком высокопревосходительном мерседесовом купе, минуя растиражированные патриотизмом места, облепившие Кремль, словно цепные псы корыто с пропитанием, и рассеянно поглядывала на бастионы неприступного когда-то города. Могла ли она, дочь провинциальной путейщицы и амурского хулигана вообразить себе каких-нибудь десять лет назад, какое коленце выкинет судьба? Ну, разумеется, нет! Но вот вопрос: покорив Москву, стала ли она москвичкой? И снова нет. Этому городу не хватало душевности, а потому он как был ей чужой, так и остался. Скорее, она видела себя заезжим гладиатором, которому пока удается побеждать. А между тем, никогда ни до, ни после она не испытывала такой радости, уверенности и воодушевления, как в ту пору. Посудите сами: у нее было все, о чем только женщина может мечтать – любимое дело и растущее признание, нескромный, стремительно крепнущий достаток, легендарный любящий муж, готовый исполнить любое ее желание, очаровательный и ласковый сын. Добавьте сюда зрелую завидную красоту и раннюю премудрость, которые всегда при ней, и тогда даже навязчивые приступы тошноты не омрачат радости предстоящего материнства.
Просыпаясь, она прислушивалась к себе и, ублажая свою мучительницу, ласково шептала: «Вставай, Соня-засоня, на работу пора!» И если Соня позволяла, то отправлялась с ней на Кузнецкий мост. Когда и почему пристало к девочке это имя, она уж и сама не знала.
«Подожди с именем! – осторожничал Клим. – А то вот возьмешь и родишь мальчика!»
«Нет, – отвечала она, – будет девочка, Сонечка…»
«Но почему Сонечка?» – добродушно гудел Клим.
«Сонечка – Санечка: смотри, как складно! Детям будет приятно!» – рассуждала Алла Сергеевна.
Ее ранний токсикоз и непривычно болезненные ощущения неожиданно лишили Клима удовольствий, которыми она его нусть и через силу, но потчевала на первых месяцах прошлой беременности. Тем, кому данное обстоятельство покажется пошлым, неуместным и недостойным быть даже задним планом хрупкому и возвышенному процессу вынашивания детеныша, мы напомним, что секс есть общий и несокращаемый знаменатель человеческой дроби, какой бы авторитетной она ни была.
В их распоряжении оставались только нелюбимые Климом ручные манипуляции, и она, переживая по поводу его вынужденного воздержания, виновато оправдывалась, указывая на свои интимные места:
«Прости, Климушка! Очень больно здесь и там!»
Клим, стоически сносивший неудобство, однажды все же намекнул, что прошлый раз подобных затруднений не возникало, а когда она поведала ему о своем героическом терпении, утопил ее в запоздалой и признательной жалости.
«Это скоро пройдет, потерпи!» – утешала она его.
И правда: на исходе четырнадцатой недели она почувствовала себя настолько хорошо, что смогла, наконец, вознаградить себя и мужа за терпение, а в начале пятого месяца смущенный ультразвук поздравил их с мальчиком.
Первым новости обрадовался сын. Довольно скоро к нему присоединился отец. Что касается Аллы Сергеевны, то, испытав трогательный конфуз, она некоторое время приводила чувства в порядок, грустно и неохотно расставаясь с тем воздушно-кружевным кукольным мирком, который сама же и создала.
«Как же я с тремя мужиками управляться буду?!» – с наигранным испугом восклицала она, лишенная последней надежды вырваться из мужского мира. Говоря по правде, она долго еще потом испытывала тайное разочарование.
Стали выбирать мальчику имя.
«Может, в честь твоего отца – Николай?» – мужественно предложила она мужу, ни за что на свете при этом не желая, чтобы из-за злосчастного совпадения ее второй сын носил имя ее второго любовника.
«Обойдется!» – неожиданно зло отозвался Клим, заставив ее удивленно на него взглянуть.
«Ну, хорошо… Тогда, может быть, Артем?» – с самым невинным видом подсунула она мужу спешно заготовленное имя – одно из тех, которые ей нравились.
«А что, нормальное имя!» – неожиданно легко согласился Клим.
На Кипр, где у них теперь была собственная вилла, она в том году ехать не решилась, и они поделили лето между Москвой и загородным домом. В общем и целом она недурно чувствовала себя весь август, сентябрь и октябрь, полноценно и увлеченно работала над новой коллекцией и даже придумала повседневное и вечернее платье для беременных, которые сама же и носила напоказ. Токсикоз и боли, в конце концов, отступили, и теперь она охотно предавалась редкому эротическому удовольствию, какое по извращенной прихоти природы предоставляется беременным женщинам в середине срока. Взбираясь на Клима верхом и протяжными глубоководными погружениями доводя себя до экстазов, следовавших один за другим словно набухшие сияющие облака, она нежила себя и мужа сказочным, крылатым наслаждением.
Как-то в сентябре, растянувшись рядом с ним после очередного пиршества, она различила внутри себя отчетливые толчки.
«Ах, Климушка, ты посмотри – толкается! – воскликнула она. – Не нравится, видите ли! Или нравится?»
Муж тут же прильнул ухом к ее животу, но ничего не услышал и с улыбкой заключил:
«Наверное, еще хочет…»
«Весь в папочку!» – рассмеялась она.
Почти до самого своего конца ее любимый, несравненный муж был в этом смысле могуч и ненасытен.
В середине ноября против всяких ожиданий начались проблемы: стала кружиться и побаливать голова. Личный доктор обнаружил у нее повышенное давление и белок в моче. Ее тут же уложили на сохранение, и она полторы недели пролежала под капельницей. Вернувшись в конце ноября домой, она через неделю заболела гриппом, занесенным в дом кем-то из своих. Болезнь протекала умеренно, с невысокой температурой, но сопровождалась необыкновенной слабостью, на фоне которой беспокойство ребенка в отяжелевшем животе было особенно заметным. Алла Сергеевна успокаивала его: «Не бойся, малыш, не бойся! Мама скоро поправится и родит тебя!» Словно войдя в ее положение, Артемка успокоился, напоминая о себе редкими приступами активности.
К середине декабря она выздоровела, а через пару дней вдруг обнаружила, что не чувствует внутри себя привычной возни – ребенок словно затаился. Она позвонила доктору.
«Как давно это наблюдается?» – тут же спросил он тревожным голосом.
«Два дня…» – тут же испугалась она.
Ее сразу же повезли на обследование, после которого врач, отводя глаза, сообщил, что не слышит Артемкиного сердечка. Ее срочным образом уложили в родильный дом, где, накачав таблетками, заставили через два дня родить мальчика.
