– Саул?
– М-м-м.
– Знаешь, о чем я думала. Когда здесь прошел наш садовник?
– Это был ваш садовник? – Саул разочарован.
– Ну, конечно, садовник. Но ты хочешь знать?
– М-м-м.
– Я думала, Саулик, что все же найду дорогу к твоей улице. Может, следует мне прийти в твое движение и задать несколько неотложных вопросов?
– Конечно, следует.
– Иоанна-а-а! Иоанна-а-а!
Бумба бежит до потери дыхания. Его рыжие волосы треплются на ветру.
– Он приходит, Иоанна!
– Кто?
– Жених Эдит. Он ее поцеловал.
– Где?
– В руку. И сказал: счастье, что есть забастовка, потому что из-за нее его отозвали назад, в Берлин. Спина у него, Иоанна, как у богатыря.
– Где он сейчас?
– В кабинете отца. Идем быстрей. Надо переодеться во все чистое, иначе Фрида не позволит нам сидеть с гостями.
– Пошли, Саул! Быстрее!
«Торопитесь! Торопитесь!» – насвистывает ветер. И дети бегут, и подпрыгивают. И заходят в дом через кухню, боясь встретить гостей в неподобающей одежде.
– Быстрее! – говорит именно в этот момент Фрида служанкам. – Быстрей! Поздний час! И тут должен был прийти чужак! Чужак!!!
– Он очень симпатичный мужчина, – улыбается Кетхэн, поднося к носу лист салата-латука, – друг молодой госпожи – красивый мужчина.
– Симпатичный! Красивый! – упрекает ее Фрида, – что вырастет из этой красоты? Семья, а? – Нет предела гневу Фриды. – Мужчина соблазняет девушку из добропорядочной семьи, мнение мое о нем ясно и определенно.
И несмотря на поздний час отталкивает от себя миску с салатом, и разгневанное ее лицо дает повод к новой вспышке громкой перебранки об этом мужчине, и даже садовник, который сейчас на кухне единственно представляет мужской пол, изменяет ему, качает головой и с грустью говорит:
– Этот приятель молодой госпожи не нравится мне, нет, нет.
Фрида всегда оставляет за собой последнее слово:
– Очень жаль. Именно, когда индюк так чудесно удался и должен произвести приятное впечатление на гостей, именно в этот день должен был прийти этот…
Итак, весьма неудачным оказался первый визит Эмиля Рифке в дом Леви. Быть может, все это не случилось бы, если бы по прибытию в Берлин, Эмиль не побежал тут же, сойдя с поезда, к телефону-автомату на вокзале и, теряя терпение, позвонил Эдит. И если бы она с испуганной радостью не закричала в трубку, чтобы он тут же приехал, не переодеваясь, было бы все по-иному. Он же, послушавшись ее, помчался на машине и прибыл к дому Леви неожиданно, без предупреждения. Может быть, если бы всего этого не случилось, Эмиль прибыл бы в дом Леви в более удачное время, и в первый свой визит не попал впросак. Этому члены семьи придавали определенное значение, несмотря на то, что все причастные к случаю далеки были от суеверий. И возможно тот случай, что произошел в комнате, вовсе не был случайным. Битый час шатался Гейнц по комнате, как заблудшая овца и чувствовал себя отвратительно в присутствии отца и Филиппа. Только считанные гости сидели в комнате. Из всех ученых друзей отца Эдит пригласила в дом только тех, которые были ей приятны. Около окна, у маленького чайного столика, сидел господин Леви в обществе Филиппа и доктора Гейзе. Они были погружены в дружескую беседу. На приветствие сына господин Леви ответил со всем присущим ему тактом, но лицо его было замкнуто. Да и рукопожатие Филиппа было не столь сердечно, как раньше, сколь уважительно, что было для него несвойственно. Гейнц так и не нашел себе места в обществе этих троих. На кожаном диване сидели его кудрявые сестры с домашним врачом – доктором Вольфом, относящимся к ним с особым добродушием. Девицы же подшучивали над его носом. Многие годы лечил доктор всех членов семьи Леви от болезней. Был он всем приятен, но Создатель словно надсмеялся над ним и сотворил ему длинный крючковатый нос. И вовсе не виноват доктор Вольф, что люди связывают такие носы только с еврейской расой. Доктор Вольф отрицает вообще наличие такой расы на земле. Доктор Вольф – член солдатского Союза евреев, верных Германии и «Центрального Союза германских граждан иудейской веры». И, несмотря на все это, он не может пройти по улице, чтобы несколько раз не услышать оскорбительные окрики: – Йуде! Йуде! Ицик! Совсем не так в обществе кудрявых девиц. Тут доктор Вольф держит свой нос с гордостью и радостью, щиплет их за щеки и рассказывает о времени их детства, когда он суетился между их маленькими тельцами, трясущимися в лихорадке. Легкая печаль слышна в голосе доктора Вольфа, когда он вспоминает о днях лихорадки, которые миновали, и он больше не может держать девочек в своих объятиях. Во всей этой веселой суете замкнулось лицо Гейнца: он чувствует себя здесь лишним. Пошел к деду, который сидел со своим одноклассником в углу комнаты, далеко от всех гостей. «Мальчик из класса» держал в руках слуховую трубку, и дед вынужден был повышать голос, и товарищ тоже отвечал ему криком. И посреди этой взволнованной беседы в нее вторгся Гейнц.
– Говорю я тебе, – кричал дед, – что встретил сегодня старика Менке на Александрплац.
– А-а? – вставляет в ухо слуховую рубку «мальчик из класса», – а-а?
– Я встретил старика Менке.
– Не может быть, – наконец-то дошло до «мальчика из класса», о чем речь, – он же умер сорок лет назад.
– Как умер? Старик Менке еще как жив. Я провел с ним приятный вечер.
– А-а-а?.. Не может быть. Я же шел за его кроватью.
– Где ты шел? За какой кроватью? Ну, что ты скажешь об этом юноше! Э, дружище, память начинает тебе изменять! Жив и здоров старик Менке, и еще не похоронен.
Гейнц смеялся, но настроение его не улучшилось. Даже дед, занимавшийся воскрешением мертвых, не сумел снять тяжесть с его сердца. Гейнц решил отвлечься, и от себя, и от занятого оживленной болтовней окружающего общества, и почти покинул комнату, но вдруг остановился: показалось ему, что его уход будет расценен, как поражение и слабость духа. И тут он обратил внимание на небольшую этажерку около окна с книгами, которые всегда были у отца под рукой. Вместо того чтобы взять книгу в руки, что он сначала намеревался сделать, взял фарфорового льва с полки. Этот лев с позолоченной гривой и хвостом был знаком Гейнцу. Согласно традиции далекого темного прошлого, в те дни, каждый еврей, собиравшийся жениться и построить дом, обязан был купить фарфоровое изделие за определенную сумму в поддержку государственных фарфоровых предприятий. В этот миг сдержанность Гейнца лопнула: возникла перед ним физиономия адвоката Функе, и показалось ему, что постановление об обязательной покупке фарфора он услышал из ненавистных уст адвоката. Может, у Гейнца внезапно ослабели руки, или просто не был осторожен в движениях, – неожиданно лев выскользнул, ударился о трубы центрального отопления, и разлетелся по ковру на мелкие осколки.
Все взглядые обратились на Гейнца. В комнате началась суматоха. И вот уже почти все стоят с огорченными лицами вокруг осколков льва.
– Несомненно, вещь антикварная. Но, в общем-то, небольшая потеря. Лев этот не принадлежал к шедеврам искусства, – успокаивал публику доктор Гейзе.
– Жаль, – вздохнул дед, – последняя память давно ушедшей матери, которая получила этого льва в день свадьбы. Рассказывают о ней, что, бывало, стоит она, мясистая, краснощекая, с закатанными рукавами, между крестьян, которые приносили лен на маленькую фабричку, и кроет их площадной бранью не хуже любого извозчика. Такой мастерицы по ругательствам, такой разумной и сильной духом не дано больше родиться в моей семье, а жаль!
– Этот лев, – негромко добавил господин Леви, – несмотря на то, что не является шедевром искусства, в любом случае, был символом на моей полке, – и взгляд его уперся в сына, – сколько поколений, сколько перемен отделяют нас от того поколения, которое страдало от глупых декретов.
Именно, в этот неудачный момент, – такова уж игра слепого случая, – открылась дверь, и в ее проеме предстал высокий, широкоплечий и светловолосый мужчина в полицейском мундире. Эмиль Рифке и Эдит Леви стояли перед обществом людей, на лицах которых все еще не стерлось огорчение. Теперь к этому прибавилось изумление и даже испуг. Смутившись этим выражением лиц, Эмиль Рифке опустил руки в карманы, как намеренно неуважительный жест, сузил глаза в щелки, и лицо его обрело выражение полицейского, исполняющего свои прямые обязанности. Несколько минут прошло в беспомощном оцепенении до момента, когда господин Леви первый проявил всю сдержанность духа, взглянул на лицо Эдит, покрасневшее от стыда, и подошел к гостю, чтобы поприветствовать его по всем правилам приличия. Оба встретились посреди комнаты. Тем временем, гости тоже собрались духом, и расселись по своим местам. Эмиль Рифке поклонился господину Леви.
– Мой отец, – представила его Эдит, и на висках ее напряглись вены.
Эмиль Рифке поклонился вторично, вытянулся в струнку и повысил голос, чтобы преодолеть неловкость, охватившую его при входе, и теперь, перед высоким господином с проницательным взглядом.
