Дед раскрыл дверь ключом, всегда хранящимся у него в кармане. В доме безмолвие, как в церкви. Не любит дед церковную тишину, пригласил в дом единственного друга на этот час. Перенесли они в кухню весь груз из кареты, и присели за стол. Принес дед бутылку, полную крепкого желтоватого напитка и стаканы, и дружба их дошла до слез, текущих у обоих из глаз. И когда они, наконец, расстались, тискали друг друга в объятиях и давали обеты, что никогда не забудут друг друга. И дед поднялся в свою комнату.
Эту комнату берегли только для него, а так как приезды были всегда внезапны, его всегда ждала свежая постель.
Комната больших размеров, и в ней мебель еще времен бабушки.
Дети называют эту комнату «унылым домом». У стен шкафы и тумбочки с вещами деда и бабушки, а посредине широкая кровать с кружевным голубым балдахином – супружеская постель деда и бабушки. Он уже дремал под балдахином, когда Фрида и Франц вернулись домой. Увидела Фрида гору продуктов в кухне, и у нее потемнело в глазах, но, приложив ухо к двери деда и услышав его знакомый храп, смягчилась. Франц, человек дела, тут же придумал уловку, как сообщить всем членам семьи о приезде деда, но, не желая всех ждать допоздна, разбудил пса Эсперанто и повесил на его шее большой плакат: «Приехал дед и спит». Пса привязал к ножке кресла, стоящего у входа в салон, так, что все живущие в доме еще ночью были извещены, что прибыл дед и пребывает во сне.
Иоанна и Бумба первыми прибежали утром к постели деда.
– Дед! – закричал Бумба. – Что это у тебя за ночная сорочка?
Дед протирает глаза, смотрит на себя, и заходится в громком хохоте, сотрясающем стены. Встает перед зеркалом, и оглядывает рубаху – из тонкой ткани, с множеством складок, широченными рукавами, отороченными красной вышивкой. Когда вчера дед расстался со своим новым другом-кучером, перепутал тумбочки, и по ошибке извлек из одной ночную рубаху бабушки. Комната продолжает оглашаться хохотом, когда туда входит Фрида с ранним завтраком на подносе.
– Уважаемый господин…Но, господин…
Дед продолжает с большим удовольствием хохотать и не замечает прихода Фриды.
– Когда она лежала в этом море складок, она их аккуратно выпрямляла. На волосах у нее был кружевной чепчик, а в зимние ночи надевала вязаные чувяки на ноги.
– Покойная госпожа была весьма порядочной женщиной, – хмурясь, прерывает его Фрида.
– Да, очень порядочной, подтверждает дед и глубоко вздыхает.
На несколько минут воцаряется тишина, как в церкви. Не любит дед эту тишину, и нарушает ее, обращаясь к Фриде с несколько сердитыми нотками в голосе:
– Был у бабушки и нелегкий характер. Ты уже это забыла, Фрида…
Фрида открывает шкаф и подает деду длинный домашний халат – прикрыть бабушкину рубаху.
В коридоре уже слышны шаги, все идут пожелать деду доброе утро – девушки, Гейнц, Фердинанд, Франц, Эсперанто с большим плакатом. И вот уже дед обнимает девушек, целующих его в щеки, внучки кладут головы ему на плечи, и он подмигивает им:
– Что это вы так поздно вернулись? До пяти утра я не сомкнул глаз. Все ждал вас.
И, как мужчина, жмет дед руки внукам, взлохмачивает волосы Гейнцу:
– Бастуют немного, а?
– Бастуют серьезно, дед, – смеется Гейнц.
И вот уже семья сидит вокруг стола, на котором Фрида приготовила завтрак.
– Вы все стали красивыми, я доволен, – с гордостью говорит дед.
– А вы, дед, – говорит Эдит, – с того последнего дня, когда я вас видела, помолодели лет на десять.
Дед улыбается, и принимается есть с большим аппетитом.
– Что слышно на усадьбе, дед?
– Все, как обычно, в заведенном порядке: прошло лето, приходит осень, и все готово к зиме. Картофель заготовлен в подвале, уголь в полном достатке, ну, только что бурные дни вселили тревогу в сердце Агаты, сидит она на диване под портретом святой Генофевы и вяжет мне носки, несмотря на то, что в ящике уже не умещается гора шерстяных носков.
Дед не любит шерстяные носки и заворачивает ими шею, когда начинает болеть в горле.
– Ай, ай, Агата, – качает дед головой. С большим талантом он умеет подражать голосам, повадкам и неловкостям людей, и очень любит этим развлекать внуков. И они в этой игре узнают усадьбу, растерзанную бурей, тропинки сада, залитые дождем, дом, весь наполненный скрипами и шорохами, как будто тысячи бесенят вторглись в большие белые печи во всех комнатах.
– Ну, дорогой внук, как проходит забастовка на фабрике? Красиво, а?
– Красиво, дед, и потери красивы.
– Да, дорогой, из-за этой красивой забастовки ты посчитал нужным собрать семейный совет? Я сошел с ума, когда читал твое письмо с приглашением!
– Нет, дед, решил собрать семейный совет не из-за забастовки. Нам следует обсудить более серьезные вещи. Быть может, даже далеко идущие изменения.
– Далеко идущие изменения! – гремит дед. – И для того, чтоб их сделать, я должен посоветоваться с моей сестрой Региной! – дед ударяет себя в грудь, – Глупости! Пошевелит она своими кудельками и скажет: «Изменения? Что вдруг? Дорогой братец, все это плоды твоего буйного воображения, всегда ты стремился к изменениям… Уже пятьдесят лет назад…» – и дед улыбается Гейнцу душевной улыбкой тети Регины.
– Сначала, дед, послушай, о чем идет речь.
– Послушаю, послушаю! Но сначала пойду поговорить с вашим отцом.
– Дед, – говорит Гейнц, как бы впопыхах и даже немного в испуге, – прежде, чем ты поговоришь с отцом, поедем со мной на фабрику. Проверь сначала дела. Наши с отцом мнения не совпадают. Завтра поедем с тобой вдвоем на фабрику.
– Вдвоем? – вперяет дед насмешливый взгляд во внука. – Ошибаешься, дорогой мой внук: на фабрику завтра поедем втроем.
Лицо Гейнца краснеет. Понимает он, что в войне против отца дед не будет ему союзником за спиной сына. И мимолетная враждебность проскальзывает между внуком и любимым им дедом. «И дотошный дед не понимает нашего положения. Если отец полагается на воображаемый мир, в котором он обитает, дед уверен в своих силах – выйти с успехом из любого положения. Что я буду делать между ними?»
– Внук мой, – сердито говорит дед, – ты выглядишь излишне нервным. Мужчине нервозность не подходит.
– Дед, – Эдит пытается прийти на помощь Гейнцу, – не стоит вмешивать отца в дела фабрики. Оставьте его, дед, состояние его здоровья очень неважное.
– Что? – лицо деда еще более серьезнеет.
Он оборачивается к Фриде, которая сидит, вместе с детьми, за общим столом.
– О чем говорит девочка, Фрида?
– Уважаемый господин, – скрещивает Фрида руки на столе. В этот момент в столовой не существует никто, кроме нее и деда, который возложил на Фриду всю ответственность за дом и теперь требует от нее отчета. – Уважаемый господин, у господина Леви большие неприятности в последнее время.
Взгляд Фриды скользит по лицам девушек и останавливается на лице Эдит. Теперь ее лицо покрывается темной краской, и великое молчание воцаряется вокруг стола.
– Так, – говорит дед и покручивает усы, – так, приготовь мне горячую ванну и серый мой костюм. Поднимусь к сыну – пожелать ему доброго дня.
– Дед, – Эдит старается развеять неприятную атмосферу, сгустившуюся в столовой, – как хорошо, что вы приехали именно сегодня. Тебя ожидает праздничная трапеза и немного друзей.
– Да, уважаемый господин, – торжественно заявляет Фрида, – вы прибыли в добрый и успешный час.
– Конечно, конечно, – успокаивает всех дед, – приехал я устранить все препятствия.
Дед встает из-за стола, хлопает Гейнца по плечу и подмигивает девушкам. Чувство уверенности охватывает всех, как всегда, под покровительством деда, знающего все ходы и выходы, чтобы принести спасение от бед, малых и больших. Внуки окружают деда, чтобы на время попрощаться с ним, и он возвышается среди них, как старое, крепкое корнями, сильное дерево.
– Вот, паразиты! – ласково покачивает дед головой, как покачивает дерево кроной.
– Дед, – говорит девочка, задержав дыхание, – большой грех, что ты держишь свиней на усадьбе и ешь свинину. Изгони их.
– Господи, Боже мой! – возносит дед слова к богам Иоанны, – девочка совсем сбита с толку от бесконечного чтения книг.
Господин Леви сидит в своем кабинете и ждет отца. Только сейчас Фрида сообщила ему приятным тоном, явно подчеркивая важность сообщения, что уважаемый господин моется, и через некоторое время, облачившись в серый костюм, поднимется к сыну пожелать ему доброго дня. Фрида гордо покинула кабинет, как одна из придворных, возвестивших приезд кесаря собственной персоной. С насмешливой улыбкой сидит господин Леви в кресле и смотрит на дверь. Слышны шаги в салоне, и плечи господина Леви, как в испуге, покрываются потом. Но шаги удаляются, и насмешливая улыбка возвращается. «Так я и не смог преодолеть это в отношениях с отцом: с его приближением дрожь пробирает плечи, как в давние дни».
В те дни по вечерам сидели они вместе – мать, брат Альфред и он. В доме у матери часы были расписаны, как на параде: у каждого часа свое назначение. Вечерние часы она использовала для шитья, вышивания и вязанья. Но это еще было время, когда она занималась с сыновьями, внушала им свои жизненные принципы, такие, как, например: «при обуздании плоти – у души вырастают крылья». Необузданный хохот отца прерывал ее слова, и плечи матери испуганно вздрагивали. По вечерам отец возвращался домой переодеться, чтобы выйти развлечься с друзьями в город. Перед тем он входил в комнату матери и своим смехом и гремящим голосом вносил смятение в ее упорядоченную жизнь, и смущал в сердцах сыновей нравственные принципы матери. Перед отцом меркли ее моральные нравоучения. Иногда, торопясь, он проносился мимо ее комнаты и не входил, Тогда мать поднимала голову, и печаль ее глаз смягчала суровость ее лица.
