Его центростремительные чувства и непрекрагцающееся желание творить ничуть не изменились даже в период мрачного нашествия эпидемии чумы, когда страх и смятение обуяли всех, даже его богатого и властного покровителя Людовико иль Моро. Единственное, что заставило отвлечься и задуматься, – бессилие врачей. Оно же, очевидно, и подтолкнуло Леонардо к более скрупулезному изучению природы человека: его физического строения и его страстей. Как с ножом анатома Леонардо внедрялся в неведомые глубины человеческих тканей, так и пытливым, проницательным, порой фотографическим взглядом он фиксировал тайны оборотной стороны человеческой души. Он пытался воссоздать для себя цельный человеческий образ и так потом перенести его на полотно – в этом заключалась немыслимая и непредвиденная сила его могучего творчества.
Леонардо почти всегда был недоволен собой, и это сжигающее чувство толкало его на новые продолжительные поиски, которые не прекращались до самого смертного часа мастера. Именно после отъезда из Флоренции живописец приблизился к свойственному ему впоследствии почти божественному умиротворению – состоянию, близкому к полной отрешенности от существующего мира, состоянию глубочайшей силы таинственного и великого покоя внутреннего духа. Именно эта сила увела его от мирских волнений и напрочь лишила жажды земной славы. Чем дальше он шел, тем меньше ему хотелось что-нибудь кому-то доказывать – он был справедливо уверен в том, что удаляется от ныне живущих настолько далеко, что нет смысла что-либо объяснять, поскольку все равно не поймут… Мастер да Винчи становился мыслителем, посылающим свои энергетические импульсы, заложенные в его творениях, далеко за пределы эпохи Возрождения. Кроме того, именно в этот период он благодаря смелому проникновению в недра философии обнаружил свою несовместимость с религией, а это уже просто надо было скрывать.
Хотя, если быть до конца откровенными, стоит признать, что художник, начав зарабатывать деньги, не избежал мимолетных мирских желаний, таких, например, как щегольство модной одеждой. Но это была не просто дань времени или капризы молодости – корни таких не свойственных образу Леонардо поступков снова уходят в искалеченное детство – слишком сильно было гнетущее томление увидеть себя полноценной частичкой общества и продемонстрировать это окружающим. Однако позже мастер почти полностью освободил свое сознание от этого комплекса, так же как и сумел излечить свой дух от мировоззрения и страстей, присущих среднему, или просто цивилизованному, человеку своего времени.
Леонардо работал медленно и основательно – работа поглощала его целиком, так, что он жил ею. Это была другая жизнь, отличная от реальной, и для мастера было слишком тяжело возвращаться в шероховатый мир грубой и негармоничной действительности. Медлительность часто раздражала заказчиков, и порой они обращались к другим живописцам, не дождавшись окончания работ Леонардо да Винчи. Многие значительные работы он не довел до конца, что говорит не только о преследующих мастера внутренних сомнениях и жажде создать нечто совершенное и уникальное, но и о высвобождении в душе мыслителя желания служения окружающим его людям. В нем не было тщеславия и тем более чисто плотской страсти к материальному – Леонардо признавал силу тишины и леденящего безмолвия больше, чем мощь яростного урагана, и потому не гнался за обманчивым сиюминутным успехом, а шел тихой поступью гения к непостижимым далям. В этом художник видел свою миссию. Как любой из великих созидателей, известных истории, он не собирался похоронить результаты своего творчества вместе с собою. Как раз наоборот, вера в высокое восприятие своих усилий и щедрых откровений души всегда являлась истинным источником любого творческого действия, и Леонардо тут не был исключением. Даже когда творец с презрением относится к миру, его творчество, в конечном счете, предназначено для изменения этого мира. Или, по меньшей мере, для тех немногих, кто почувствует ответственность и волю изменять мир к лучшему. Потому работа была для Леонардо всем, и он вряд ли сомневался в том, что даст людям нечто такое, чего еще до него не было, что еще было скрыто для осознания современниками покровом великой тайны – не случайно исследователи жизни Леонардо да Винчи приходят к выводу, что очень многое из своего творчества он адресовал будущим поколениям.
Уже выйдя из мастерской Верроккьо, Леонардо да Винчи никогда не останавливался на своем пути, никогда не оглядывался на усталость или препятствия. Решимость предпринимать новые и новые шаги стала его повседневным кредо, а сознательное подавление всех мирских желаний ради возвышения «страсти духа» сделало его внутреннюю энергию несокрушимой. Однажды потерпев неудачу в общении с женщиной, художник сознательно направил свою сексуальную энергию на творчество и сумел найти удовлетворение в такой сублимации. Превращение психической энергии в различного рода деятельность скорее всего невозможно без потерь, как и превращение физических тел, считает Фрейд. А раз так, небезосновательно предполагает основатель психоанализа, расплатой Леонардо за его познания и умение тонко исследовать мир было отсутствие ярких страстей и жизненных переживаний. Точно так же Фрейд объясняет и отсутствие сексуального влечения у Леонардо, который еще с юношеского возраста перенес его на свою профессиональную деятельность. Именно способность направить свое либидо в страсть к исследованию Фрейд назвал «ядром и тайной его существа». Эта же способность обусловила отказ от обычной жизни и предопределила такую своеобразную расплату за гениальность. Художник сам не раз подтверждал, что не лишен желания испытывать полноту жизни, но удивительным образом он все же отказывался от поверхностных прелестей и обманчивых красок внешнего мира, перенося все картины внутренних переживаний своего воображаемого мира на полотна.
Во второй половине жизни Леонардо да Винчи оказался настолько нелюдимым, а его одиночество и эгоцентризм – настолько острыми, что он уже не мог жить в согласии с окружающим миром. Пытаясь латать болезненные бреши сознания, он приютил и обласкал однажды встреченного на улице бродячего мальчика, ставшего едва ли не единственной близкой душой, которая в течение долгих лет соединяла его с внешним миром. Многие исследователи склонны усматривать в этой странной привязанности зрелого мужчины к мальчику гомоэротическое влечение, хоть большая часть из них исключает наличие реальной физической связи между ними. Скорее всего, влечение действительно имело место, но было подавлено усилиями воли, как, впрочем, и все остальное, что могло бы даже косвенно идентифицировать мастера как мирянина и обывателя, что он ненавидел и презирал более всего на свете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
