«Лиан – Машке. Стриптопелия – это не аспид?»
И сунул свернутую в трубочку телегу себе за спину. Сзади зашуршали, засопели, снова зашуршали. Через пару минут что-то твердое ткнулось промеж лопаток. Ответ, написанный круглым девчачьим почерком, гласил:
«Маш – Лиану. Сам ты аспид».
Я вздохнул и нашел взглядом одноглазого исуркха. Выходило, он нагло соврал? Или соврало дерево? Или это Ноал запудрил мозги своей шестерке, а потом уж ангел… М-дя, как говорится, без пол-литры йаду тут делать нечего. Почесав скрепкой за ухом, я накропал:
«Лиан – Машке. Что есть стриптопелия?»
На этот раз ответ заставил себя ждать. Зато в спину мне ткнулась не писулька, а записная книжица Ла Керта, заложенная обрывком свитка на нужной странице. Там обнаружилась вклейка, изображающая того самого змеекрыла, что принес Ноала в чертог, ну, или зверя, очень на него похожего. Внизу микроскопическими буковками шло описание. Если опустить сложные физиолого-анатомические подробности, суть изложенного сводилась к тому, что мерзкая тварь жила на одной из малоизученных граней Запада, была редка, дика и смертельно опасна, но подчинялась тому, кто однажды сумел ее оседлать. Вот такой вот иновселенский мустанг.
Мое следующее послание, вложенное между картинкой с оскалившейся стриптопелией и рецептом грибного супа, гласило:
«Лиан – Ла Керту. Где ж вы раньше были, Капитан Ясен Хрен?»
Назад листочек вернулся уже без книжицы:
«Ла Керт – Лиану. Забыл. Бывает. Нас всех провели. Кто такой капитан Хрен?»
Чуть подумав, я нашкрябал:
«Лиан – Ла Керту. Не важно J Где ж тогда аспид? Настоящий?»
Сзади снова зашебуршалось. Я обернулся: вэазар с Машурой коллективно сочиняли ответ. Вот что я получил:
«Л & М – Лиану. А Дрокка его знает. Никто никогда аспидов не видел. Настоящих».
Вот и все. Места на клочке больше не было – последняя строчка теснилась на самом истрепанном краю. Я смял переписку в кулаке. Вокруг захлопали, и я понял, что Ноал успел завершить свою речь. Краем глаза я поймал слова, ерзающие вместе со свитком от хлопков на коленях Кудрявой. Слева: «Воспрянь народ, и да грянет бу…» – последнее слово осталось недописанным. Справа: «Все-таки Воробушек. Он хоть пацифист».
Радостное чириканье я отложил. Пока Ноал, мужественно улыбаясь и помахивая ладошкой, освобождал сцену, я расправил кусочек свитка, сложил конвертиком, надписал адрес («Длинному Перу, исуркху с одним глазом») и сколол свое произведение скрепкой.
– Спасибо за прекрасную речь, – радостно пропела Альфа, снова входя в роль ведущей шоу. – Прежде чем мы приступим к голосованию, нас ожидает последний тур выборов – приношение даров. На этот раз кандидаты будут проходить этап одновременно. Но сначала нам понадобятся добровольцы – по двое от каждой делегации…
Я сунул кудрявой соседке свернутый мною пакетик:
– Не могли бы вы передать это по назначению?
Студентка (или секретарша?) неодобрительно поджала губы, но надпись прочитала и сунула записку соседу справа. Белый конвертик пошел гулять по рядам. Жаль, что я не смогу увидеть выражение физиономии одноглазого, когда он прочтет содержимое…
29
Тронный зал в алмазной цитадели был длиной с целый километр. Может, хоромина, конечно, и называлась как-то по-другому, но таблички при входе не висело – не музей. Зато трон тут стоял самый настоящий, тоже алмазный, с алым плюшевым сиденьем. Усадив меня на красную подушечку, фер-ди упорхнули. Я посидел, поболтал ногами, поглазел по сторонам.
Да, не так представлялся мне последний тур выборов в демиурги. Почему-то я думал, что буду стоять перед электоратом и раздавать подарки из большого, наверное, у Деда Мороза занятого мешка. А тут вымпелы да гербы с драконами по одной стене, окна с нарезанным дольками небом – по другой. В одном конце я на троне, в другом – тоже я, только размером с муравья – в зеркале отражаюсь. А между нами – километр алмазного пола. В общем, веселуха. Интересно только, а Ноал так же развлекается, или его потом сюда приведут? Хотя нет, Альфа же сказала, что все будет происходить одновременно…
Тут мне представилось, что зеркало на горизонте – это на самом деле не зеркало, а стеклянная стена, и вижу я через нее крохотного Ноала, сидящего на идентичном моему троне в идентичном же зале и пялящегося на идентичного меня… Тьфу, померещится же такое!
Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я принялся напевать, сначала себе под нос, потом во все горло – стесняться-то было некого.
– Вместе весело шагать по просторам… – бодренько завел я.
– По просторам, по просторам, – ответило эхо. Вот что значит высокие потолки!
– И, конечно, напевать лучше хором… – вспомнилось продолжение.
– Лучше хором, лучше хором, – согласилось эхо.
– Ах, было б только с кем… – сменил я репертуар.
– Ах, было б только с кем, ах, было б только с кем… – завздыхал бесплотный собеседник.
– Поговорить, – заключил я. Петь мне как-то расхотелось.
В этот депрессивный момент тишину разбили хрустальные шаги. Ко мне пожаловали на аудиенцию. Я подобрался на троне, стараясь принять монаршую позу. Первым гостем был стеф. Пока он мерил длинными ногами метры звонкого пола, я зашарил по карманам за неимением набитого подарками мешка. И тут со мной приключилось дежавю.
Есть такая старая комедия: там мужику валится на репу модель крейсера, память у него отшибает капитально, и только временами бедолаге кажется, что он что-то когда-то уже видел. Мне на голову крейсера не падало, но я только теперь вспомнил, что мне весь этот интерьер напоминает.
В детстве я собирал обертки от шоколадок. Дурь, конечно, но мало ли кто чего собирает. Вон у Катюхи одно время по всем полкам мыши в бантах сидели, а еще говорят, что девчонки их боятся. Те в бантах, правда, плюшевые были… Потом я вырос и отдал свою коллекцию соседскому Петьке – Сашка фантиками не интересуется, собирает книжки и фэнтези-арт. Одну обертку я, правда, сохранил, в столе спрятал. Она осталась от шоколадки, которую мне отец купил. На вкус подарок был так себе, но зато оказался последним, что я получил от папы. Больше никогда ничего мы от него не видели – ни на дни рождения, ни на Новые года. Ни я, ни Сашка. Даже открыток с еловыми лапами или кремовыми тортами.
На желтенькой обертке художник изобразил лохматого мальчонку, вытянувшегося по струнке перед дородным дяденькой в короне и пятнистой мантии, едва помещавшимся на слишком мелком для него троне. На заднем плане были стрельчатые окна средневекового замка, в которые заглядывало голубое небо. Чем дольше я рассматривал странную картинку, тем больше мне казалось, что мальчонка – это я, а на троне сидит отец. Я снова набедокурил, но он обязательно меня простит, хотя, конечно, вначале поругает. Со временем во мне росла уверенность в том, что отец специально выбрал эту шоколадку именно для меня, что в рисунке скрыт символический смысл, доступный только нам двоим. И каждый раз, когда я вместе с небом заглядывал в стрельчатые окна замка, я будто бы говорил с отцом…
Однажды в школе выдался плохой день. Я пришел домой и сунулся в ящик за оберткой. Ее там не было. Перерыв стол вверх дном, я вышел в гостиную и обнаружил Сашку. Высунув кончик языка, братишка старательно переводил картинку через копирку в свой альбомчик с артами… Я его так об стол приложил, что у бедняги руны на лбу отпечатались. На рев проснулся в кресле Гена и приложил уже меня, на сей раз вполне справедливо. Потом Сашка плакал и извинялся, а я нарисовал ему в альбомчик двух сплетшихся хвостами драконов – прямо под вклейкой с цветным ксероксом заветной обертки. Оригинал же был торжественно водружен на общую полку с учебниками. Теперь Сашка тоже мог говорить с отцом, когда хотел.
И вот, годы спустя, я волшебным образом оказался внутри того самого замка раздора, только почему-то сидел на троне, а совсем не детский посетитель уже представлялся, слегка склонив гладко зачесанную голову:
– Габриэль, глава клана.
Один из древнейших! Динеш говорил, самому младшему из них более семисот лет! Я сглотнул, внезапно ощутив, что, наверное, в глазах этого невероятного существа выгляжу, как цыпленок, взобравшийся на насест и возомнивший себя петухом. Впрочем, для своих семисот вампир очень неплохо сохранился.
Как там поучала дракон Женетт? Дарить то, что нужно самим расам? Я встал с трона и сошел по ступенькам вниз, пока мои глаза не оказались на одном уровне с красными зрачками двухметрового стефа.
– Чего бы вы хотели на Новый… – я осекся, кашлянул, и попробовал снова. – То есть что бы вы хотели в подарок?
Смоляные брови вампира дрогнули и поползли вверх – очевидно, такого он не ожидал:
– Ты серьезно?
Я энергично кивнул:
– Потенциальный демиург принимает желания. Чего бы вам хотелось больше всего?
Теперь губы Габриэля повторили маневр бровей, растянувшись в усмешке:
