Первыми кандидатами на сожжение на костре были, по мнению брата Сильвестро, классические книги, в которых появлялись мифологические персонажи, что случалось довольно часто – как в виде поэтического выражения, так и в виде ссылок на мифические события. Жоан считал бесполезным доказывать, что сейчас уже никто не верит в старых богов и что даже в Ватикане устраивали на эту тему театральные представления. Но для этого монаха Ватикан тоже являлся еще одним порочным продуктом материального мира.
Жоан приводил свои контрдоводы, говоря, что Доминго де Гусман основал орден именно для того, чтобы бороться против ереси, в особенности катаров. И что воистину опасные книги говорят как раз о Боге, поэтому всегда сохраняется риск, что в них может содержаться какой-то еретический элемент. Именно эти книги были подозрительными, и их следовало бы проверить. Было очень легко отойти от доктрины, и многие так и поступали, даже не отдавая себе в этом отчета. Они должны были бы сконцентрировать свое внимание на религиозных книгах, а все остальное оставить в покое. Монах согласился с доводами Жоана, не скрывая своего беспокойства и огорчения. Именно до такого состояния и хотел довести его Жоан. Он стремился к тому, чтобы монах сосредоточил свое внимание на поисках ереси в христианских текстах и отвлекся от мысли сожжения книг прочего содержания.
Жоан наслаждался не только разговором с монахом, но и его присутствием. Однако тот слишком часто упоминал борьбу архангела Михаила, главы небесного воинства, с Люцифером.
– Брат Джироламо Савонарола – почти архангел, – говорил он. – Это ревностный поборник добродетели, сражающийся против порока и зла.
Это сравнение смущало и тревожило Жоана, который считал себя достойным христианином и который, исполняя роль монаха, научился испытывать блаженство от молитвы и даже выдерживал кровавое самобичевание с неким непонятным ему самому удовольствием.
Имя Люцифер означало «светоносный», а Жоан считал себя обязанным бороться против тьмы. Тьмой для него являлось невежество. Таким образом, Савонарола, сжигавший книги, принадлежал к царству тьмы, а он сам – к свету. И они были непримиримыми противниками. Жоан убеждал себя, что правильным было бы ассоциировать свет с Господом, а тьму – с дьяволом. Поэтому до появления во Флоренции у него не было сомнений в том, что Савонарола и его монахи являлись символом фанатизма, зла и тьмы. Дьявол в белых одеждах и черной накидке. Разделив с ними жизнь, в особенности с братом Сильвестро, Жоан чувствовал, что эта его уверенность дала трещину. Они были полны благих намерений и являлись воплощением исключительной добродетели. Проблема заключалась в том, что они хотели навязать ее всем прочим. И он вспомнил слова своего давнего учителя Абдуллы, который внушал ему, что всякая добродетель, доведенная до крайности, ведет к тому, что превращается в зло. Если бы добрый человек Сильвестро узнал о его мыслях и намерениях, то, без сомнения, принял бы его за сторонника дьявола. Когда они спорили по поводу этих вещей, Жоан был вынужден прикусывать язык, потому что не раз брат Сильвестро смотрел удивленно, слушая его соображения. Тогда Жоан говорил себе, что слишком подставляется и что если монах передаст Савонароле его слова, то жизнь его не будет стоить и гроша.
Дни шли, и Жоан, хотя и был доволен тем, что прошел первую проверку, будучи принятым Савонаролой и его ближайшими сподвижниками, тем не менее начал волноваться из‑за пробуксовки своей миссии. Чем больше времени он проводил в библиотеке, тем больше убеждался в том, что книги там не было и что он должен искать ее в каком-то другом месте. Но где? Монастырь был слишком большим, чтобы он мог хотя бы предположить, где продолжить поиски. Впрочем, Жоан допускал, что кто-то из трех лидеров – Савонарола, брат Доменико или брат Сильвестро – имел ее в своем распоряжении, что было бы вполне естественно. Также оставалась вероятность ее хранения в секретном месте, может быть в каком-нибудь церковном ковчеге.
Молясь и медитируя, Жоан взывал о благодати, которая позволила бы ему выполнить эту миссию, вернувшись живым и здоровым, и одновременно анализировал все возможности. Ватиканские информаторы уверяли, что за сохранность книги отвечал брат Сильвестро, и, ближе познакомившись с ним, Жоан склонялся к тому, что так оно и было. Но где же монах хранил ее? Логично было бы предположить, что в своей келье. Келья брата Сильвестро находилась поблизости от библиотеки, но ежедневный маршрут передвижения Жоана по тому коридору не проходил. Он решил побродить в том месте, чтобы присмотреться и оценить возможность тайного проникновения в келью Сильвестро в тот момент, когда его там не будет. Это было нелегкой задачей, поскольку Жоан и монах бо́льшую часть свободного времени, когда остальные монахи проводили не в молитвах или спали в своих кельях, находились вместе.
На следующий день, когда они оба оказались в библиотеке, Жоан вышел, сославшись на естественные потребности, и торопливо направился к келье брата Сильвестро. К своему удивлению, он обнаружил висячий замок на дверях. Это было очень странно, потому что другие кельи не запирались на замки, монастырь хорошо охранялся, а у монахов не было никаких ценностей, на которые могли бы позариться воры. Это означало, что у брата Сильвестро и в самом деле было нечто, что надо было охранять. И это нечто не могло быть ничем другим, кроме Книги пророчеств.
Жоан задумался. Где же брат Сильвестро мог хранить ключ? В сутане брата Сильвестро карманов не было, о чем Жоан, осмотрев его монашеское одеяние, уже знал. Возможно, он носит его на шее, как скапулярий. Жоан сказал себе, что с ключом или без ключа, но он должен найти возможность проникнуть в келью монаха незаметно.
Жоан размышлял о том, как же разрешить эту головоломку, когда брат Сильвестро заговорил с ним:
– Вы хотели бы присутствовать на церемонии сожжения на костре суетности? – Он смотрел на Жоана со смешанным выражением безмятежности и мечтательности во взоре.
– Естественно, – ответил Жоан со всей убежденностью, хотя и по причинам, отличным от тех, которые двигали монахом. – Я присутствовал на многих подобных церемониях, но ни на одной такой, как ваша.
– Эта церемония будет камерной и состоится в ближайшее воскресенье, – сообщил брат Сильвестро, как бы извиняясь. – Первая из тех, которую мы организовали в этом году, состоялась 7 февраля и была грандиозной. Целая гора из различных предметов суетности – от зеркал до картин известных художников, роскошных платьев, всевозможных книг, париков, предметов мебели, женских штучек и приспособлений для нанесения макияжа. Это было незабываемо. Власти были вынуждены расставить специальную охрану вокруг костра, чтобы никто не смог ничего оттуда вытащить. Даже сам Боттичелли бросил в костер много своих картин.
– Судя по вашим словам, не все были согласны с сожжением этих предметов.
– Те, кто называет себя беснующимися, выступают против, – ответил монах. – Они пытались воспрепятствовать тому, чтобы мы предали огню некоторые книги и картины, но наши сторонники победили их. Это был потрясающий костер, и с тех пор мы периодически проводим это мероприятие. Мы скопили для сожжения столько ценных вещей, что один венецианский торговец предложил нам за них целое состояние. Этих денег было бы достаточно, чтобы купить целое войско. – Монах с улыбкой смотрел на Жоана.
– И чем же все это закончилось?
– Торговец был вынужден бежать из Флоренции, чтобы самому не попасть на костер. – Монах гордо выпятил грудь, он просто светился от радости.
– Это предложение помогло бы вам профинансировать войну с Пизой.
– И продать грех за деньги? – Брат Сильвестро смотрел на него на этот раз сурово. – Важно завоевать не Пизу, а Царство Небесное.
После раннего утреннего моления первого рассветного часа Савонарола прочитал монахам блестящую проповедь о греховности, суетности и костре. А также против содомии, сказав, что не будет пощады тому, кто совершит противоестественный телесный грех. И что он сам лично позаботится о том, чтобы отправить содомитов гореть живьем на костре. Жоан вздрогнул: в душе приора монастыря Святого Марка бушевали ненависть и насилие. Ему показалось, что царственное лицо настоятеля с его неестественно пухлой нижней губой, крючковатым носом и почти сросшимися кустистыми бровями принадлежало некоему человеку с глубоко загнанными желаниями, которые прорывались в его речи, призывавшей к насилию. Этот индивид, которого он ни разу не видел улыбающимся, был виновен во многих смертях.
К счастью, через некоторое время после проповеди Жоану воздалось, поскольку впервые после своего прибытия во Флоренцию он смог покинуть монастырь с братом Сильвестро. Этот человек, несмотря на то что разделял фанатизм Савонаролы, выражал свои убеждения совершенно иным способом.
