Иные из военнопленных, действительно, могли и изменить присяге. Таких было, кстати, много, очень много. Но как же можно было от родственников требовать доказательств того, что их муж, брат, сын или отец «чист», что он действительно погиб, а не продался врагу. Что это как не презумпция виновности в беспримесно чистом виде?
И разве не было в СССР спецслужб, специально интересующихся предателями и изменниками, в чьем распоряжении все, что может помочь их выявить, – архивы, картотеки, агентурные донесения? Их, а не родственников прямым делом и было бы доказывать в каждом индивидуальном случае, что имени Вашего мужа (сына? отца?) на памятной доске односельчан, погибших или участвовавших в войне, нет места.
Однажды я был в Лондоне на крупной международной конференции об исторической памяти и ничуть не удивился, когда оказалось, что одна молодая австрийская исследовательница сделала об Э.Максимовой специальный доклад. К 60-летию Победы Э. Максимова (вместе с А.Данилевичем) выпустила книжку «Я это видел. Новые письма о войне»[360]. Из тысяч писем, присланных в редакцию, были отобраны несколько сотен – самых интересных и выразительных.
Но почему в «Известиях» оказался столь солидный эпистолярный архив о войне? Благодаря статьям Э. Максимовой.
А вот где перечесть статьи самой Эллы Максовны? Не пора ли собрать их и выпустить такую книжку?
Эль-де-хаус: история одного кельнского дома
(Гестапо – Антифашистский музей)
В Кельне существует расхожее суждение: «Национал-социализм – это ужасно, но это прусское изобретение; у нас же народ не воспринимал Гитлера всерьез». Доказательства? Да никаких, кроме того, что книг сожгли на одну меньше и на неделю позже. Но жителям Кельна вольно2 и приятно так себя успокаивать.
Лучшим лекарством от этого заблуждения мог бы стать визит на Аппельхофплац 23–25, в городской Центр документации периода национал-социализма. Это не только мемориал узникам гестапо, но и великолепно продуманная и любовно выполненная экспозиция «Кельн во время национал-социализма», исследовательский центр и библиотека. Выставка, составляющая ядро Центра, превосходно проецирует нацизм на Кельн и Кельн на нацизм. Прогулка по ее залам поможет разобраться не только в чудовищности нацизма, но и в его, если хотите, системности и даже притягательности для многих слоев общества. В том числе и кельнского – с его ряжеными и развеселыми карнавалами, которые, как оказалось, ничего не стоит в одночасье наполнить антисемитским содержанием.
70-летняя история самого здания оказалась поучительной и говорящей.
…Кельн, лето 1935 года. Ювелир и часовщик Леопольд Дамен построил на тишайшей Аппельхофплац четырехэтажный дом (от его инициалов – LD, или EL-DE, и происходит сегодняшнее название здания – отсюда и Эль-Де-Хаус, или EL-DE-Haus). Но уже в декабре того же года ему пришлось освободить помещение: от лестного предложения тайной полиции (в обиходе – гестапо) сдать приглянувшееся ей здание внаем даже богатому ювелиру отказаться было непросто.
Гестапо расположилось здесь со всеми, в его понимании, удобствами: наверху – этажи с кабинетами следователей. Внизу, в двух подвальных этажах – камеры, во дворе – узилище. Допросы, в том числе «упрощенные», стали повседневностью, казни – тоже: многих сидельцев расстреляли или повесили прямо во дворе (существовала такая переносная, точнее, выносная виселица). Но некоторых казнили и публично, так сказать, с педагогическим прицелом, для чего возле эренфельдского вокзала было оборудовано специальное «лобное место» со стационарными виселицами. Поглазеть на публичную казнь собиралось множество немцев, а если казнь приходилась на воскресенье – то пригоняли и иностранных рабочих: пусть посмотрят, каково немецкие пиджаки из развалин воровать (этого, кстати, было вполне достаточно для того, чтобы быть повешенным).
Вот несколько цитат из настенных письмен «Эль-Де-Хауса»:
«Здесь в этом гестапо сидели два друга из Лагеря Мессе с 24/XII-44 г. Куров Аскольд и Гайдай Владимир. Сейчас уже 3/II-45 г. Сегодня 3/II-45 повесили 40 человек. Мы просидели уже 43 дня, допрос кончается, следующая очередь на вешалку наша. Прошу кто знает нас, передать товарищам, что и мы погибли в этих застенках». Или другой персонаж – Николай Булочник с фабрики «Форд». О себе он писал так: «Булочник. Прожил 21 год и был повешан. Привет знакомым». Или: «Безвинница, одного спасала, а свою голову 27/11-44 подложила. Он был большой преступник… Эх, надоело кровь свою лить в этой рабской стране. Надоело свою шею подставлять» (разве не потрясает замечание раба о рабской натуре страны господ, собирающейся его повесить – за проявленную им и неведомую им человечность?!).
По иронии судьбы здание гестапо почти без повреждений пережило войну и воздушные бомбардировки. После войны его отремонтировали и расширили в обе стороны, после чего в нем расположились различные городские службы – ведомство по делам оккупации (Besatzungsamt) и ведомство по вопросам права и страхования. Но на этом ирония не пресеклась: именно равнодушные бюрократы, заставив все стены подвальных помещений стеллажами со своими ордерами и папками, невольно спасли для истории узнические «граффити» (или, как их еще называют, «иншрифты») – бередящие душу надписи, оставленные нам на стенах камер интернационалом гестаповских жертв, может быть, уже приговоренных к смерти.
Глухие слухи об этих письменах долго гуляли по Кельну, пока в январе 1979 года два рисковых человека, учитель Курт Холль и фотограф Гернот Хубер, спрятавшись в подвале Эль-Де-Хауса, не провели в нем ночь, фотографируя надписи на стенах. А после того, как со снимками ознакомилась общественность, начальник городской реставрационной службы Хильтруд Кир распорядилась отреставрировать надписи и открыть в подвале музей.
И уже в конце 1979 года при Кельнском историческом архиве был создан Центр документации периода национал-социализма. Он приступил к работе в 1980 году: создавался копийный архив, записывались интервью свидетелей. Общественность, настаивавшая на переводе Центра в Эль-Де-Хаус и организовавшая в 1988 году Объединение в поддержку Эль-Де-Хаус, добилась того, что в 1991 году было принято решение о создании историко-мемориального комплекса именно в таком виде, в каком он существует сейчас. Ядро всего комплекса – мемориал гестаповской тюрьмы в подвале и двухэтажная постоянная экспозиция «Кельн во время национал-социализма», разместившаяся на двух этажах узкого, как пенал, здания[361].
16 июня 1997 года здание и постоянная выставка были открыты обербургомистром Норбертом Бургером. А начиная с 1998 года Кельнский Центр документации периода национал-социализма – самостоятельная городская структура. Первой переменной выставкой стала «Еврейские судьбы в Кельне в 1918–1945 гг.».
К этому времени Центр уже успел сформировать свой общественный и научный профиль, существеннейшей чертой которого стали программы посещений Кельна его бывшими насильственными обитателями. Этих программ две (обе финансируются городом): одна адресована бывшим еврейским гражданам Кельна, пережившим Холокост, другая – бывшим принудительным рабочим (началась в 1990, а фактически в 1989 году). По мере истощения «контингента» обе постепенно сворачивались и сошли на нет.
Кстати, Эль-Де-Хаус – один из самых посещаемых кельнских музеев. Из посетителей примерно две трети – школьники, то есть лица, явно не испытывающие сегодня дефицита в информации. Но есть в их жизни место и правде о прошлом этого здания, этого города и этой страны – правде о столь недавнем и столь трагическом, о неостывшем еще его прошлом.
Пенсия от дочери коменданта ШТАЛАГа 359
(Ильзетраут Липпхардт)
В конце 2012 года в небольшом городке Эттенхайм-Мюнхвайер, что в земле Баден-Вюртемберг, на 71-м году жизни умерла Ильзетраут Липпхардт.
Мало кто в России, да и в Германии знает ее имя. А между тем именно она была одной из убежденнейших носительниц исторического правосознания в послевоенной Германии и, сама это для себя не формулируя, даже попыталась спасти честь своей страны в одном весьма деликатном вопросе.
Конец XX столетия, в котором соблазненная и охмуренная Гитлером Германия так «отличилась», прошел под знаком гуманитарного урегулирования и компенсационных выплат жертвам Холокоста и других нацистских преступлений. Немецкое государство и немецкая индустрия объединили свои усилия, и в 2001 году родился специализированный федеральный немецкий фонд «Память, ответственность и будущее». Этим шагом Германия впервые признала свою прямую ответственность не только за самые чудовищные преступления национал-социализма против человечности, такие как геноцид или медицинские эксперименты в концлагерях, но и за насильственный труд миллионов принудительных рабочих из СССР и Польши, ответственность за который она, прикрываясь прорехами в международном праве, до этого в юридическом плане искусно и решительно отвергала.
