— Что случилось?
— Стреляли в вас, Иван Авдеич.
Никифоров, приподняв голову, застонал.
— Что со мной? Руку больно очень…
— Не шевелитесь, нету у вас руки, отстрелена.
Никифоров уронил голову и закрыл глаза. Красная пелена окутала его сознание, только где-то в глубине вяло прошла мысль: «Сам себе я руку отрубил, сам себе…» Через минуту он снова открыл глаза и спросил:
— Кто стрелял, видела?
— Нет, кони понесли…
— Ну и хорошо… Подсоби мне, я сяду.
Пелагея помогла, и Никифоров сел, прислонившись к стволу.
— Лошади где?
— Здесь, укрыла их подале, боялась, вдруг искать нас будут разбойные…
— Давай лошадей, ехать надо, пока силы есть.
— Иван Авдеич, может, здесь останетесь, а я за людьми да…
— Нет, я смогу…
— Куда ехать-то, вам лежать надо…
— Домой… там помирать буду…
Эти слова он произнес тихо, но они как удар подстегнули Пелагею. Она кинулась к лошадям. Когда она вернулась, Никифоров, хватаясь одной рукой за ствол дерева, пытался встать, однако ноги не держали его, и он, рыча от боли, силился подняться с колен. Она подвела коня и хотела помочь, но в это время послышался шум. Кто-то ехал по дороге. Пелагея с замирающим сердцем посмотрела туда. Всадник, огромный бородатый мужик, ехал в сторону села. Это был Фрол.
— Стой! — кинулась из леса Пелагея. — Сам Бог тебя послал, добрый человек. Помоги, раненый здесь.
— Раненый? — удивился Фрол, спрыгивая с коня. — Что случилось?
— Мы ехали, вдруг выстрел…
— Кто ранен?
— Иван Авдеич ранен, Никифоров.
— А, ну тогда ясно…
— Что — ясно?..
— Все ясно, где он?
— Там…
— Пошли.
Никифоров, обессилев, сполз на землю, лежал, но был в сознании. Фрол посмотрел, как забинтована рана, и, одобрительно кивнув Пелагее, сказал:
— Думаю, довезем, на-ка, испей, — и протянул Никифорову берестяную фляжку.
Тот не смог ее взять, рука дрожала от слабости. Тогда Фрол поднес ее к губам Никифорова, и тот сделал несколько глотков.
— Что это? — спросила Пелагея.
— Настой каменного зверобоя, пользительная штука, силу дает, ему сейчас в самый раз это снадобье…
К вечеру они привезли Никифорова в село.
— Вот рука моя, Анюта. И сердце вот. — Федор прижал Анютину ладонь к своей груди. — Слышишь, как стучит?
— Слышу… — прошептала Анюта.
— И руку, и сердце свое тебе отдаю с сего дня и до смерти, прими…
— Что ты такое, Федя, говоришь…
— Выходи за меня замуж, будь мне женой любимой и верной. Согласна ли? — шептал Федор.
— Согласна, только как же без благословенья-то родительского?
— Будем просить благословения, вот ты немного окрепнешь — и вернемся в Рыбное. Буду просить у твоего отца благословения.
— Откажет он.
— Не откажет, — не совсем уверенно возразил Федор.
— Откажет. — Глаза Анюты наполнились слезами, и она еще крепче прижалась к Федору. — Как тогда будем жить?
— Хорошо будем жить, вместе, вот увидишь — все ладно будет. Фрол с Семеном вернутся, и все разрешится. Мне про то сам старец сказал. Он все видит наперед.
— Когда ж они вернутся?
— Скоро, скоро должны вернуться…
— Эй, на берегу! Примайте гостя! — раздалось с реки.
— Господи, то ж Фрол, вот легок на помине! — Федор, чмокнув Анюту в мокрую щеку, побежал на берег.
Выслушав рассказ Фрола, старец долго молчал.
— То, что вы отпустили Косых, плохо.
Фрол нахмурился и вопросительно посмотрел на старца.
— Отчего отпустили — хотели отпустить. да он сам убег.
— Потому и убег, что вы отпустить его решили. Зла он теперь наделает, вишь, отца Анютиного уже покалечил. Ясно, убить хотел, да промахнулся, видно. Прольет он еще кровушку людскую, потому, как раненый зверь, на любого кидается. Вот и он сейчас, как зверь раненый, метаться будет, ему своя-то жизнь не дорога, а уж чужая… Просто так он в бега не пойдет. Никифорову отомстил, теперь чей черед? А? Как думаете?
Фрол пожал плечами:
— Кто знает, что у него на уме…
— А ты подумай, с чего для него все началось, с чего порушилась его жизнь вольготная? Кого он, в заблуждении своем, винит в бедах своих?
— Дядю Семена! — почти крикнул Федор.
— Думаю, Федор не ошибается. Кроме того, он же уверен, что у Семена ладанка рудознатская. Тем более что Семен экспедицию повел. За ладанкой он охотиться будет, она для него дороже жизни. Семен в большой опасности. Косых разговоров говорить, как вы с ним, не будет.
Серафим помолчал, потом поднял глаза на Фрола.
— Остановить его надо, Фрол. Кроме тебя, его в тайге никто не найдет.
— Я с Фролом пойду! — твердо сказал Федор и, ища поддержки, посмотрел на Фрола. В его взгляде была не просьба, в его взгляде была решимость. — Ту сторону хорошо знаю, все тропы, речки… — продолжил было он.
— Хорошо, Федор, вместе пойдем, — не дожидаясь мнения старца, согласился Фрол. Он понимал, что отказать Федору сейчас, когда его друг в опасности, было все равно что не признать в нем настоящего мужика. А это было несправедливо.
Отец Серафим тоже понимал это и одобрительно кивнул:
— Только вот что, Анюта теперь на поправку пошла, ей дома лучше будет, заберете ее домой, родителям возвернете. Так оно и правильней будет.
Улыбнувшись, добавил:
— А на свадьбе, если пригласишь, обязательно буду.
Федор расцвел в улыбке.
— Дак, конечно, приглашаю!
— Ты еще невесту не сосватал, а уже и приглашаешь! Когда свадьба-то? — рассмеялся Фрол, хлопая Федора по спине. — А то явимся на свадьбу, а жених-то другой?!
Федор, оглянувшись на зимовье, не слышит ли его конфуз Анюта, лицом вдруг раскрасневшись, ответил:
— Не отдадут добром, сбежим по-настоящему.
— Не дрейфь, Федор, отдадут, я ж в сваты к тебе пойду, не откажет Никифоров, он мне теперь жизнью обязан.
— Правда пойдешь? — потеряв от волнения голос, прошептал Федор.
— Правда, правда…
— Тогда я это, сейчас Анюту упрежу, чтоб собиралась! — подхватился Федор.
— Куда ты, Федор, погодь, утром пойдем, не в ночь же…
— Фрол, нам торопиться надоть, Семен-то не знат, что у Косых на мушке оказаться может. Седня выходить надо, седня… — сказал Федор, уходя.
— И то верно, хорошо, собирайтесь, думаю, дотемна на Ангаре будем, вода вроде поднялась в речке. Быстро пройдем, — согласился Фрол.
Вскоре они втроем уже сидели в просторной долбленке Фрола и, ловко подгребая легкими веслами, удерживая ее в самом русле, быстро спускались к Ангаре. Анюта обрадовалась своему возвращению домой. Соскучилась по матери, сестрам, только иногда грусть мелькала в ее глазах при мыслях о расставании со старцем Серафимом да Ульяной, до того они стали ей родными за это время. О том, что предстоит встреча с отцом, она просто решила пока не думать. Она любовалась речными перекатами, рыбами, выпрыгивающими из воды при приближении их лодки, птицами, лениво поднимавшимися с воды и тут же плюхавшимися обратно, чуть ли не в их корму. Еще она смотрела на Федора, иногда, зачерпнув ладошкой, брызгала на него речную воду. Он то улыбался ей, то сердито хмурился, но ответить не мог, руки были заняты. Это забавляло Анюту, и она, иногда громко смеясь, продолжала.
