Косых еще раз проверил взглядом все, что он сделал. Не раз он ставил такой капкан на зверя. Все должно было сработать, как всегда, надежно, без промаха. Зверь, сохатый, например, или медведь, проходя тропой, задевал тонкую бечеву. Та выдергивала сторожок, который освобождал напряженную веревкой согнутую березу. Дерево распрямлялось, и вся мощь этого маха приводила в движение рычаг с наконечником, который пробивал зверя насквозь. Теперь этот безжалостный механизм убийства был сделан Косых особо. Цель, хладнокровно поставленная им, требовала особой тщательности. Человек не зверь. Его наповал бить надобно. Все было готово, только бечеву на тропе натянуть да к сторожку подцепить. Это он сделает в последний момент, успеет, рассуждал Косых. Заранее нельзя, мало ли зверушка какая пробежит…
Экспедиция тем временем пришла к зимовью. Матанин, подъехав первым, тщательно осмотрел зимовье. Ничто не говорило, что кто-то навещал его в последние дни. Никаких свежих следов. Семен, подъехавший следом, взглядом спросил. Тот покачал головой — не было никого. Семен с сомнением огляделся вокруг. Большое из почерневших бревен зимовье стояло среди соснового бора на высоком берегу. Внизу шумел Шаарган, берег был пологий и только у самой воды обрывался отвесно, обнажая скалистое основание сопки. По узкой, протоптанной много лет назад тропе Семен спустился к воде напоить коня. Вода была студеной, но довольно мутной. Где-то выше по течению мыли золото. Здесь тоже поработали руки старателей, весь берег был перепахан и лежал в грядах, поросших бурьян-травой.
— Вишь, чё после вас остается! И так по всей реке, — с укором проговорил Матанин. — Потому и били мы вас.
— Да не потому, Степан! Чего врешь. Золото отымали? Отымали! Вот ради золота и били, а ты спробуй его добыть сам? Вот в этой ледяной водице постой часами да помой! Поковыряй кайлой эту землицу, камень сплошной…
— Вас на это никто не гнал, сами шли.
— Шли и знали, что вернемся с золотом. Знали, ради чего труды энти, а тут вы с ножом к горлу…
— Ладно, дело прошлое, правду говоря, жалею про то… — примирительно сказал Матанин.
— Жалеет он… — всколыхнуло Семена. — Тем, кто в землю по твоей милости лег, твоя жалость не надобна. Золото, что отнял тогда, вернешь, я его семье погубленного тобой мужика передам. Женат был, сироты остались… — Семен с трудом проглотил комок, вставший в горле.
— Вернемся, отдам, все отдам, слово даю, — глухо проговорил Степан.
— Вот и договорились, а пока надо дело делать да впросак с Косых не попасть, если вдруг объявится.
— Так что, располагать людей будем, как он сказал?
— А как он сказал?
— Ну, подале от начальства, на берегу.
— А ты как сам думаешь?
— Да так и думаю.
— Ну и делай, а я коло начальства стану.
На берегу около зимовья уже кипела работа. Ставили шатры и палатки, разгружали инструмент, вскоре задымили костры…
— Давайте, давайте, располагайтесь, — наблюдал издали Косых. — Ага, вот и ты, голуба… — увидев Семена, прошептал Косых. — Ты-то мне и нужон… чё оглядывашься, никак меня ждешь? Так я скоро, погодь…
Пахтин, Белоцветов и Спиринский сидели в шатре. Они только что выслушали Семена и думали, как поступить. Семен предложил им застолбить известные ему участки по ручьям, где они артельно, втемную, уже мыли золото, но взяли немного, так как отработали небольшие куски. Золото там было точно, для этого нужно было небольшой группой на лошадях пройти и, не производя шурфовых работ, просто выставить явочные столбы, а уже потом, когда будет на то время, пройти горными изысканиями, то есть подтвердить участки пробами. Это существенно меняло весь план и было выгодно, но Семен поставил одно условие. Он требовал за это одно, своего пая в компании, иначе он готов работать как мастер, но золото придется искать вслепую. Ja оставшиеся до морозов два месяца они смогут обследовать два-три участка, но будет ли там металл, неизвестно.
— Что ж, предложение дельное, но где гарантия, что золото есть на этих участках?
— На тех выработках, по бортам, я вам золото лотком намою для пробы, это времени много не займет.
— Хорошо, Семен, выйди покури пока, обдумать нам надо твое предложение.
Когда Семен вышел, Белоцветов еще раз повторил:
— Что, если золота там не будет? Все затраты нашей компании висят на мне, я перед кредиторами в Санкт-Петербурге отвечать буду. Потому повторяю свой вопрос! Я должен быть уверен.
После некоторого молчания Спиринский сказал:
— Помните, я рассказывал вам о ладанке рудознатской. Так вот, сам Бог нам послал этого старателя, потому как ладанка рудознатская у него и есть. Это я точно знаю. Федька Кулаков в том проболтался, а покойный Соболев про то прознал, за что и лишился жизни.
Пахтин, покрутив ус, кивнул:
— Так оно и есть, господин поручик, я тоже это знаю. Мы его искать хотели, а он сам пришел.
— Тогда зачем ему мы нужны, если он ладанкой владеет.
— А вот давайте его об этом и спросим.
— Хорошо. Зови его.
Пахтин выглянул из шатра и окликнул Семена.
Семен вошел и с улыбкой спросил:
— Ну, что надумали, люди добрые, примаете меня в товарищи аль нет?
— Один вопрос к тебе есть, Семен. В товарищах ведь доверие полное должно быть, так?
— Так.
— Так вот ответь нам. Слухи до нас дошли, что владеешь ты ладанкой рудознатской и через нее к золоту дорогу знаешь. Так ли это?
Семен нахмурился.
— Была у меня ладанка, правда ваша, но сейчас нет ее у меня.
— И где же она? — спросил Спиринский.
— Через ту ладанку столь крови пролито, что сказать, где она, не могу, не пытайте. Но те места, куда поведу вас, той ладанкой указаны были. Потому нет сейчас необходимости в ладанке той, вот такой мой ответ.
— Хорошо, Семен, но скажи по совести, если ладанка та в твоей власти, для чего тебе с нами по тайге бродить?
— Скажу, отчего не сказать. Не в золоте дело, не в нем. Много у меня его было, да и сейчас есть. Походил я в свое время и в парчовых портянках, и в штанах шелковых. Погулял в кабаках так, что до сих пор небось народец помнит. Не раз зарок давал, все, больше не пойду, а приходила весна — и вновь сюды. Жизнью своей рисковал, а шел. Может, потому и семьей обзавестись опасался. Друзей-товарищей в тайге этой схоронил многих. Понял я, прошли те времена, когда и один в поле воин был, и не будет к ним возврата. А вот без дела этого жить не могу. Прирос я к здешней тайге, к жизни старательской прикипел. Хочу все, что умею, на общую пользу положить, потому и прошусь к вам в пайщики. Чтобы на равных быть в беде и удаче.
— Поди обожди еще, трудный ты нам вопрос задал, — сказал Пахтин, увидев, как передернуло Спиринского от последних слов Семена.
