бедра распрямились, кожа слабо и равномерно светилась, синяки пропали.
Я совершила ошибку, попытавшись выяснить у одного из младших целителей, сколько времени займет лечение, – и получила утомительно долгое объяснение, которого не поняла. Говорили со мной по-английски, а не по-китайски, но разницы не было никакой. Пекинские целители не походили на маму; покинув Шоломанчу, они получали продвинутое медицинское образование среди заурядов, а затем на десять лет поступали в ученики к какому-нибудь опытному магу. В результате специалисты разговаривали на таком своеобразном жаргоне, что вряд ли какой-нибудь человек, кроме другого целителя, мог их понять. Время от времени они являлись к маме, чтобы познакомиться с ее методами, и, как правило, через несколько дней с досадой уезжали.
Впрочем, кое в чем они напоминали маму. В конце концов я перестала вникать в суть и просто спросила, когда Лю выйдет из кокона; и мне ответили: «Когда будет готова».
Лизель и Аадхья спросили у меня – с разной степенью деликатности, – где Орион и что с ним. Я не могла сказать им правду, даже моей дорогой Аади. Не могла подобрать слова. Наверное, лучше всего было вернуться к истории, которую я сочинила для себя задолго до выпуска: соблазненная девушка, школьный роман, подошедший к концу… все банально и ожидаемо. Орион останется в Нью-Йорке – он выбрал это по собственной воле. А я буду жить своей жизнью.
Наверное, в душе я понимала, что жить своей жизнью не смогу – и обнаружу это, как только попытаюсь. Но я не знала, что делать, и тем более понятия не имела, что можно сделать. Хотелось превратить мозг Офелии в желе, однако Орион был прав: если она не сможет исправить того, что натворила, значит, не сможет никто. Мама уже попыталась, и вряд ли хоть один целитель на свете сделал бы для Ориона больше, чем она. От меня уж точно не было никакого толку, не считая того, что я в принципе делала с чреворотами, но поступать так с Орионом я не собиралась. Он был живым, живым, и имел право жить, как все остальные. Я сидела во дворе вместе с Ченем, Минем и бабушкой Лю, наблюдая за медленным вращением кокона и кипя как супервулкан, который накапливает силу глубоко под землей, готовый рвануть. Аадхью и Лизель увели дядя и отец Лю, чтобы вместе обсудить разнообразные нюансы с новыми и старыми членами анклава – видимо, они играли роль моих заместительниц, и для всех заинтересованных лиц это был наилучший вариант, поскольку кипящий гнев не облегчает переговоров.
За домом мудреца виднелся слабый свет, пробивающийся сквозь ставни домов вдоль переулка; красные фонари горели тускло, но не потому, что не хватало маны. Все нашли себе приют на ночь, и анклав начал успокаиваться – в нем воцарилась тишина. Во дворе даже пели сверчки, как будто они сами пробрались сюда, ну или их нарочно принесли. Ничто не намекало на почти случившееся убийство. Только Лю парила над землей с закрытыми глазами, еще не готовая оправиться после того, что с ней пытались сделать.
– Все тянули жребий, – сказал нам Цзяньюй совершенно искренне и, казалось, смутился, когда я захохотала ему в лицо.
Честная жеребьевка, ну да, конечно. Да, наверняка анклав предпочел соблюсти декорум, но жребий пал отнюдь не случайно. Я это знала, потому что, накладывая последнее заклинание, поняла, почему жертвой была именно Лю. Потому что человек, касающийся пустоты ради общего спасения, одинокий голос, просящий ее стать убежищем, не должен был иметь дела с малией. Он не мог сжульничать даже немножко. Никаких повреждений анимы. Мана должна течь ровным потоком.
Лю на протяжении трех лет неохотно пользовалась малией, но делала это из любви к двоюродным братьям, а потом благодаря мне невольно подверглась действию сильного духовного очищения. С тех пор она избегала малии. Целый год в Шоломанче, даже под бременем страха. Ее анима, так сказать, подверглась физиотерапии.
Для членов совета это была непредвиденная удача. Не так-то легко найти волшебника, который пользуется только маной. Почти все хоть немножко, да жульничают. Наверное, в большинстве случаев для ритуала приходится использовать тех, кто сторонится малии не намеренно, а по стечению обстоятельств. Сгодится какой-нибудь неудачник, вчерашний выпускник, из тех, кому недоставало сил красть чужую ману, тем более что вокруг были только другие подростки-маги, которые добились у членов анклавов места прислужников и не оставляли скопленную ману себе, а сдавали в хранилище.
Но здешний совет мог обойтись без этого. У них была колдунья, которая сознательно отказалась пользоваться хоть каплей незаработанной маны – то есть украденной у другого живого существа, – и они сознательно взяли ее и сделали ступенькой в пустоту. Вероятно, заклинание должно было работать лучше и от личных качеств Лю, и от их решения. И никто им не помешал.
Кроме меня. Я остановила пекинцев, но не путем убийства; и я не погубила анклав. Я сделала это, дав обычным, по большей части порядочным, людям – тем, кто отказался наблюдать, – другой вариант. Я не разрушила пекинский анклав, я его спасла, точно так же как лондонский. Я делала тот же выбор, что и мама, каждый раз, когда это имело значение. Я сделала его здесь – и в собственной комнате, когда Джек воткнул мне нож в живот, – и в библиотечном коридоре, когда чреворот отправился за сотней беспомощных новичков. Я принимала решение снова и снова в течение всего последнего года, когда впереди маячил выпуск. Я не собиралась превращаться в чудовищную истребительницу миров, которую предрекла моя пра-как-там-ее-бабушка, потому что на этом пути нет никакой разницы между одним шагом и сотней.
А следовательно, как бы я ни злилась, я не могла отправиться в Нью-Йорк и уничтожить Офелию, которая как никто в мире заслуживала уничтожения; и тогда я постепенно поняла, что мой единственный вариант – вышибить пинком дверь проклятого дома Дипти Шарма, посмотреть прабабке в глаза и добиться от нее признания ошибки.
Я попыталась с помощью Интернета выяснить, как добраться из Пекина в Мумбай. Поскольку собственным телефоном я обзавелась неделю назад, у меня ничего не получалось; сидящий рядом Чень не вынес этого убожества, взял дело в свои руки и стал показывать мне ближайшие рейсы. Купить билет я не могла, поскольку у меня не было ни денег, ни карты, но я решила, что поеду в аэропорт и как-нибудь разберусь. Тут из переулка показались Лизель и Аадхья. Аадхья сказала:
– Только не пугайся.
Разумеется, я сразу же всполошилась, но, прежде чем я успела сказать хоть слово, вмешалась Лизель:
– Нет, члены анклава больше ничего не выкинули.
– Ну да, не здесь,
