колготках. Коленки маленькие, а кожаные туфли огромные. Кожа странная, интересная, узор на ней подобен фракталу, но только притворяется фракталом, а на деле сложен из неприятно, неустойчиво нерегулярных, тянущихся полосками, выпуклых по центру фрагментов. Пупырчатые эти туфли можно разглядывать бесконечно, тем более что очень не хочется смотреть на все остальное. Но созерцание туфель опасно, оно затягивает, заманивает чередой теней и бликов, ведет в никуда. Лизу тошнит. Сильно тошнит. Ощущения знакомые. Опять насмотрелась.
Она взмахивает рукой, и с маленького столика на пол летят сотни разноцветных квадратов, еще сырых от краски, – фиолетовая усталость, сиреневый стоп, голубая смерть. Туфли – помнит Лиза – принадлежат мужчине. Лиза знает, что ему положено доверять. Мама так велела. Мужчина очень ласков с ней, он красивый и добрый. Но почему тогда так тошнит. Лиза снова машет рукой, и туфли истаивают в воздухе. Она поднимает глаза на Владимира Сергеевича.
– Что, Лизонька, начинаешь вспоминать?
Лизонька. Лизонька. Тот, красивый, в туфлях, так ее называл. Нельзя. Не сейчас. Лиза давно решила: ни в коем случае. Только не здесь. Только не при нем.
– Помнишь его, да? Вспоминай, вспоминай, малыш! Он был с тобой добр, не так ли? Смешил тебя? Старался тебе помочь?
Нет. Ничего подобного. Не было ничего подобного. И туфли эти Лиза выдумала. Выдумала их, чтобы ни с кем не говорить. Чтобы не учить цвета. Чтобы не оставаться одной в темноте.
– Убеждаешь себя, что ничего не было?
Откуда он знает? Кто это говорит? Лиза озирается, но вокруг никого. Только расколотый надвое стол. Только брошенная на полу стеклянная картинка.
– Не сопротивляйся своим чувствам. Не отталкивай себя, Лизонька. Твое детство – важная часть твоей личности. Не отказывайся от нее.
Мозг отвергает частицу “не”, твердит себе Лиза. Сопротивляйся. Отталкивай. Отказывайся!
– Удивляешься, как это Владимир Сергеевич так хорошо тебя понимает? У тебя есть друзья, Лизонька? Наверняка есть! Ты красивая, ты умная, у тебя обязательно есть друзья. И у меня есть. Мои друзья рассказывают мне много удивительных историй. Одна из них – твоя. Вспомнила ты? Вспомнила свою историю?
– Не было. Никакой. Истории. – Лиза заставляет себя открыть глаза, выталкивает сквозь сжатые зубы слова.
Владимир Сергеевич приподнимает верхнюю губу, обнажая слишком уж белые и ровные зубы. Интересно, сколько рядов таких зубов у него во рту?
– Какая же ты дура, Лизонька, – вдруг говорит он все тем же коричневым бархатным тоном. – Знаешь, почему мать тебя бросила? Одна надежда оставалась, что он тебе поможет. Но ты была ужасным ребенком, невыносимым. Упиралась. Капризничала. Тупила. Конечно же, ничего не вышло. Тогда твоя мама поняла, что ты никчемная, что ты так и останешься уродом и инвалидом, и бросила тебя, и теперь не хочет тебя видеть. И не захочет, Лизонька. Она отказалась от тебя. Потому что ты бессмысленный урод, а не человек.
Лиза теряет равновесие. Пытаясь устоять, она делает несколько шагов в сторону, слышит хруст и, еще не глянув вниз, остро осознает непоправимость произошедшего. Ей не нужно смотреть вниз, чтобы понять, что она стоит прямо в центре стеклянной картинки, которую мозг с таким трудом собирал из осколков купола. Из-под ее ног по стеклу во все стороны ползут трещины-радиусы, вокруг нее возникает и стремительно раскручивается спираль захвата. Лиза в паутине. Но кто она – тот, кто ловит, или тот, кого поймали? Хорошо было бы стать стабилиментумом, размышляет Лиза почти спокойно. Всегда приятно украсить собою что-нибудь полезное.
– Сейчас я позову одного из своих друзей, Лиза. – Владимир Сергеевич неторопливо опирается сжатыми кулаками (сине-белые мертвые костяшки, багровые до синевы кисти) на стол, будто ему тяжело встать без поддержки, и поднимается со стула, – и тебя отведут в камеру и запрут там. Там тесно, сыро, холодно. Мыши. Может, даже крысы. Вместо туалета – дырка в полу. Это чтобы все видели, как ты мочишься и испражняешься. Много чужих неприятных людей. Тебя будут трогать. И наверняка обидят.
У ног дрожит упругая паутина. Паук или муха? Нужно решать, и решать быстро. Сейчас.
Владимир Сергеевич застегивает пиджак, поправляет рукав рубашки. Из-под рукава выглядывают часы и тут же ныряют обратно. Миг, доля секунды – но золотой циферблат успевает поймать свет лампы, и по темной дверце шкафа взлетает сияющий зайчик – треугольная спираль без начала и конца.
Никакой зайчик не способен победить медведя, не стоит даже и пытаться. Но, глупая Лиза, почему ты до сих пор не нагуглила этот знак? Неужели без таблеток ты совсем ничего не соображаешь?
Владимир Сергеевич высвобождает стул, открывает дверь, выглядывает в коридор.
– Герман Михалыч, ты где там? Забирай ее, – слышит Лиза его голос.
Зайчик растворяется в полумраке комнаты.
Решение принято.
В коридоре слышатся шаги.
Эпизод 2273 Лиза так устала стоять, но сдвинуться с места сейчас никак нельзя, иначе она попадется в собственную паутину. Хищная спираль захвата давно вышла за пределы стеклянных осколков и теперь беззвучно распространяется по комнате. Она уничтожит всех, кто мучает Лизу.
Рядом со спиралью появляются чьи-то ноги в грязных ботинках. Лиза ликует: все закончится сейчас, сию минуту. Герман Михайлович даже не поймет, что произошло. Он будет дергаться и кричать, но спираль не остановишь. Она обездвижит тело, подберется к сердцу и глотке, парализует его язык и волю, и тогда Лиза сможет уйти. Спираль сжимается перед прыжком. Лиза с удовольствием разглядывает грязь на ботинках – давай, иди сюда! еще шажочек! – но вдруг наталкивается взглядом на шнурки. Когда-то они были черно-белыми. Лиза знает, как приятно пружинит их плетение, если сжать чуть сильнее. Лиза помнит их петли под пальцами.
Она едва успевает отдернуть спираль. Митя просовывает пальцы ей под мышку, обхватывает мышцу плеча, свободной рукой подтягивает стул:
– Присядь-ка, пока я разберусь.
Спираль шипит, обиженно втягивается обратно в стекло, паутина распадается на осколки, осколки оседают пылью. Лиза не знала, что бывает так больно.
В кабинете возникает Герман Михайлович. Как она могла спутать Митины шаги с этими?
– Ты кто вообще такой? Кто пустил?
– Егоров Матвей Борисович, следственный комитет. Дело Ярцевой вы ведете? Удостоверение свое предъявите, пожалуйста.
Владимир Сергеевич тихо выходит из кабинета, а Герман Михайлович вдруг орет не своим голосом:
– Ты не охамел ли, Матвей Борисович? Ты что тут забыл? Кто тебя уполномочил вмешиваться?
– Распоряжение полковника Полухина, – совершенно спокойно отвечает Митя. – Осуществляю процессуальный контроль. Еще вопросы есть? Попрошу предъявить удостоверение.
Из-под расколотого надвое каменного стола выползает взъерошенное существо, секунду смотрит Лизе прямо в глаза, а затем ползет дальше, оставляя в стеклянной пыли две чистых и ровных полосы. Вокруг рассыпаются чужие гневные слова. Они щелкают о каменный пол, высоко подскакивают перед следующим касанием, закатываются под стол, прыгают по ступенькам. Важно понимать, о чем они говорят. Соберись, Лиза.
Она открывает глаза, с трудом фокусирует взгляд
