— Что с ними стало? — полюбопытствовала я, кончики моих пальцев замерли в сантиметре от фигур на холсте.
— Они по-прежнему там, — он пожал плечами, — где и жили всё это время — многие тысячелетия. Карлайл оставался с ними недолго, всего несколько десятков лет. Его восхищала их образованность, их манеры, но не настойчивость, с которой они старались излечить Карлайла от пренебрежения «природным пищевым ресурсом» — так они это называли. Они пытались переубедить его, а он переубеждал их. Обе стороны тратили время впустую. Отчасти поэтому Карлайл решил отправиться в Новый Свет. Он мечтал отыскать других, подобных себе. Видишь ли, он был очень одинок.
Долгое время он никого не встречал. И когда чудовища превратились не более чем в выдумку из сказки, он сообразил, что попросту может общаться с ничего не подозревающими людьми, как если бы он был одним из них. Тогда и началась его медицинская практика. Но дружба, которой он так жаждал, не складывалась; рисковать близкими отношениями он не мог.
Когда разразилась эпидемия испанки, он работал ночным доктором в Чикагском госпитале. Несколько лет он вынашивал одну идею, и почти решился воплотить её в реальность — раз он не может приобрести друга, то остаётся возможность создать его. У него не было чёткого понимания, как протекала его собственная трансформация, поэтому он колебался. Он не хотел украсть чью-то жизнь так же, как была украдена его собственная. Именно в такой нерешительности Карлайл пребывал, когда нашёл меня. Я был безнадежен; меня оставили умирать. Он видел, как испанка унесла жизни моих родителей, и знал — я один на белом свете. Он решил попытаться…
Его голос, и так еле слышный, теперь совсем смолк. Эдвард смотрел невидящим взглядом вдаль, сквозь западные окна. Мне оставалось только догадываться о тех образах, которые будоражили его память сейчас, из воспоминаний ли Карлайла, или из его собственных. Я терпеливо ждала.
Когда он, наконец, повернулся ко мне, его черты освещала кроткая ангельская улыбка.
— Таким образом, мы замкнули круг, — заключил он.
— Потом ты всё время оставался с Карлайлом? — поинтересовалась я.
— Почти всё время, — он осторожно положил руку мне на талию и повёл к двери. Я оглянулась на стену с картинами, задаваясь вопросом, услышу ли когда-нибудь и другие истории.
Пока мы возвращались к лестнице, Эдвард не добавил ни слова, поэтому я спросила:
— Почти?..
Он вздохнул и ответил с явной неохотой:
— Что ж, со мной случился типичный период юношеского бунтарства — примерно через десять лет после того, как я был… рождён… создан, называй как хочешь. Я не разделял его образ жизни, построенный на воздержании, и негодовал из-за того, что Карлайл пытался обуздать мой аппетит. Поэтому некоторое время я был сам по себе.
— Серьёзно? — я была скорее заинтригована, чем напугана, хотя должно было быть наоборот.
Он мог продолжать. Я смутно осознавала, что мы поднялись еще на один лестничный пролёт, но не обратила на это особого внимания.
— Это не отталкивает тебя?
— Нет.
— Почему же?
— Потому что это звучит так… объяснимо.
Он засмеялся, необычно громко на этот раз. Мы стояли сейчас на самом верху лестницы, у входа в следующий коридор, обшитый панелями.
— С момента моего нового рождения, — тихо проговорил он, — у меня было преимущество — знание мыслей всех, кто меня окружает, как людей, так и нелюдей. Вот почему я десять лет мирился с образом жизни Карлайла, прежде чем взбунтоваться… для меня была очевидны предельная искренность его побуждений, причина, по которой он выбрал именно этот путь.
И всего несколько лет понадобилось мне, чтобы вернуться к Карлайлу и принять его мировоззрение. Я полагал, что мне удастся избежать… уколов совести, которые последуют за раскаянием, так как, зная помыслы своей жертвы, я мог сохранять жизни невинных и расправляться только со злодеями. Преследуя вдоль темной аллеи убийцу, подстерегающего молоденькую девочку, я тем самым спасал ее. А значит, был не так уж отвратителен.
Я задрожала, слишком красочно представив себе то, что он описывал — ночную аллею, испуганную девушку, тёмную тень человека, преследующего ее. И Эдварда… Эдварда, который охотился, неукротимого, ужасающего и прекрасного как юный бог. Была ли она благодарна, та девушка, или испугалась ещё сильнее?
— Но время шло, и я всё чаще видел чудовище в собственных глазах. Я не мог освободиться от груза многочисленных человеческих жизней, которые я прервал, неважно, насколько это было оправданно. И я вернулся к Карлайлу и Эсме. Они приняли меня, словно блудного сына. Это было больше, чем я заслуживал.
Мы остановились у последней в этом коридоре двери.
— Моя комната, — сообщил он, распахнув дверь и подтолкнув меня внутрь.
Комната была в южном крыле, с окном во всю стену, как и в просторном кабинете этажом ниже. Вся задняя часть дома, видимо, была сделана из стекла. Из окон открывался потрясающий вид: извилистая река Сол Дак, за ней девственный лес и на горизонте — горная цепь Олимпик. Горы казались невероятно близкими.
Западную стену полностью покрывали стеллажи с компакт-дисками. Его комната была в этом смысле едва ли хуже какого-нибудь музыкального магазина. В углу размещалась сложная стерео-система, как раз из тех, к каким я боялась прикоснуться, чтобы чего-нибудь ненароком не сломать. Кровати не было, только широкая и уютная на вид черная кожаная кушетка. На полу лежал толстый золотистый ковер, стены были драпированы плотной тканью на тон темнее ковра.
— Хорошая акустика? — предположила я.
Он усмехнулся и кивнул. Взял пульт и включил стерео. Музыка полилась тихо, но мелодия софт-джаза звучала так, словно группа играла прямо в этой комнате. Я стала рассматривать его невероятную музыкальную коллекцию.
— Как ты тут ориентируешься? — спросила я, тщетно пытаясь определить хоть какую-то закономерность в расположении названий.
Он ответил не сразу.
— Хм… по годам, затем по личному предпочтению… без особой упорядоченности, — сказал он рассеяно.
Я обернулась. Он смотрел на меня — опять этот его «фирменный» взгляд.
— Что?
— Я приготовился ощутить… облегчение. От того, что ты теперь знаешь всё, и уже нет необходимости что-то скрывать. Но я и представить не мог, что почувствую нечто большее. И мне это нравится. Это делает меня… счастливым, — он чуть улыбнулся, пожав плечами.
— Я рада, — произнесла я, улыбнувшись в ответ. Мои опасения, что Эдвард начнет сожалеть о своей откровенности, оказались напрасны.
Однако, изучив выражение моего лица, он нахмурился, улыбка исчезла.
