После завтрака Саба принимала душ и одевалась, потом бежала на трамвайную остановку и ехала в клуб. Занятия с Фаизой шли успешно: Саба выучила три арабские песни и уверенно их пела, а Фаиза учила ее, как двигать языком, чтобы добиться необходимой вибрации; еще она учила Сабу дышать – скорее мелко, верхней частью груди, чем диафрагмой. Возвращаясь к Дому, Саба пела для него, то стоя, то лежа рядом с ним, щека к щеке. А он молча обнимал ее и прижимал к себе.
– Мне очень нравится песня «Озкорини», – сказал он как-то.
– Я знаю только несколько строк из нее.
К этому времени Умм Кульсум выслали из Каира – обе стороны опасались, что противник использует ее в своих пропагандистских целях. Саба не сообщила ему об этом. Только сказала, что «озкорини» означает в переводе «думай обо мне, помни обо мне». По словам Фаизы, это одна из немногих арабских песен, которая адресуется прямо к женщине; в других чаще всего поется о боли и любовном томлении.
– Что это за томление? Чего они жаждут? – спросила она у Фаизы.
– Они томятся по Богу, – последовал простой ответ. – Либо по другой стране, либо по утерянному счастью. Жизнь тут тяжелая для многих бедолаг. – Тут Саба вспомнила, что Озан тоже любит «Озкорини», и пожалела об этом. Ей захотелось, чтобы песня принадлежала только ей с Домиником. Она любит его. Она осознала это с легким испугом. Дело не в его привлекательной внешности, есть и другие вещи, менее осязаемые: например, у них общие вкусы, словно они настроены на одинаковую волну. Они наперебой рассказывали друг другу о запомнившихся моментах из своей жизни, и важных, и мелочах. Так, теперь она знала, что у него был однажды приступ ярости и он швырнул лампу в голову сестры, когда она бросила в унитаз его медвежонка; что он испытывал вину за то, что пугал свою мать; что он жалел ее, чувствуя ее одиночество. Что он и его школьные приятели однажды дразнили мальчишку из их класса за то, что какая-то девочка посвятила ему стихи, где была строчка: «Я люблю твою длинную белую шею». Теперь она знала, каково ему было отправиться в свой первый ночной полет, представляла ужас и магию того почти слепого полета над землей.
И пока это было все, что он рассказал ей о полетах: словно по негласному уговору они не касались этой темы. В их комнате не было радио, да им оно и не было нужно. На несколько драгоценных дней они отгородились от окружающего мира. Но каждое утро, когда она шла по Рю Лепсиус, потом по Рю Массалла к сверкавшему невинной синевой морю, все больше мешков с песком лежало на полуразрушенных улицах, все больше самолетов пересекало чистое голубое небо.
Как-то днем, когда Дом беззаботно плескался в ванне, она подошла к шкафу, открыла и посмотрела на его содержимое. В углу стояли его дезерты, покрытые пылью, с ободранными мысками. На мыске левого башмака она увидела карту Северной Америки, на мыске правого очертания револьвера. Под ботинками валялись два комбинезона, тоже пропыленные и покрытые машинным маслом. Все эти вещи принадлежали к другому миру, и при виде их у нее под ложечкой затрепетала тревога.
– Что ты делаешь? – послышался из-за занавески его голос; плеснула на пол вода.
– Заглянула в шкаф.
– Да, там лежат мои вещи, – сказал он, как будто она не знала. – Ведь я приехал сюда прямо с аэродрома.
Когда он вышел из-за пестрой занавески, у него были влажные волосы, а вокруг бедер обернуто полотенце. В нем было столько жизненной энергии, что от страха за него она на какой-то миг едва не лишилась рассудка.
Взглянув на ее лицо, он без лишних слов потащил ее в постель, и они любили друг друга. Позже в тот вечер, когда они сидели в своем любимом кафе, он сказал ей, что она самая интересная, самая замечательная девушка, каких он встречал в своей жизни, и что, когда закончится война, он научится курить трубку, они купят дом с розарием и вместе наделают кучу детишек – и все это между концертами, с которыми она будет разъезжать по всему миру.
– Весьма амбициозные планы, – усмехнулась она, скрывая охватившую ее радость. Он впервые заговорил с ней об этом. – А ты чем будешь заниматься – хлопотать по хозяйству?
– Я хочу летать и писать книги, – быстро ответил он, – но пока что не могу загадывать так далеко вперед.
– Из суеверия?
– Нет. Или да.
Белая кровать, багряное небо, виднеющееся в щелках ставень, прежде чем будут задернуты темные шторы. Неяркое пламя двух свечей, пока их не погасит дыхание дня. По утрам его великолепное, загорелое тело рядом с ней. Его тепло, жизнерадостность, его ясный ум. Прежде она не могла и мечтать об этом.
Четыре дня, три, два, а потом и ужасный последний день, когда все, что еще вчера казалось замечательным, пошло наперекосяк. Все началось со звонка дежурного офицера, сообщавшего, что Дом должен явиться в Вади-Натрун. На следующей неделе они возобновят полеты.
Глава 28
В их предпоследний день в клубе неожиданно появилась бледная и взъерошенная Элли. Без всяких украшений, а на ногах туфли на плоской подошве.
– Дорогая, слушай, – сказала она. – Срочное дело. Только что позвонил из ЭНСА какой-то Уильям Мак-Фарлейн и оставил для тебя сообщение. Он живет в отеле «Сесил». Ты ведь не скажешь ему про наш уговор, правда? – Она ужасно нервничала, у нее даже дрожали губы. – Они хотят, чтобы ты вернулась в Каир поездом. Прислали для тебя билет. Кажется, там реформируют компанию.
У Сабы упало сердце.
– Когда?
– Пока не знаю. Не исключено, что мне придется ехать с тобой, – мрачно добавила она. – Обещаешь, что ни словечком не обмолвишься про Тарика?
Саба кивнула.
– Как же с Озаном? С его вечеринкой?
– Он просил дать тебе пару вечерних платьев, так что, вероятно, тут ничего не изменилось. Я решила дать тебе голубое и то зеленое платье, расшитое золотом, в котором ты была в «Мена-Хаусе». Ты согласна?
– Да… но… они ведь твои… Я не могу просто так взять их. – Она лихорадочно обдумывала ситуацию. Как быть с Домиником? Как объяснить это ему?
– Об этом не беспокойся, я не разорюсь, – уверенно заявила Элли. – Давай точно выполнять их приказы.
– Это все? – спросила Саба.
– Все, что мне известно. Не забывай, – почти рявкнула она, – что я всего лишь распоряжаюсь гардеробом.
Через полчаса она вернулась с новым сообщением. Сотрудник ЭНСА просил Сабу явиться в студию звукозаписи на улице Шария Махмуд завтра в семь часов вечера для участия в программе «Голос Александрии».
– Прекрасно! Ты очень популярная девушка, – обрадовалась Фаиза.
– Да, – уныло согласилась Саба. У нее от отчаяния сжималось сердце. Ситуация – хуже не бывает.
Сначала Доминик решил, что это шутка.
