Как сильно мне надо было отчаяться, чтобы загадать желание, которое могло привести к моей собственной смерти?
— Я не хочу ничего из этого, — я посмотрела на Саалима, глаза которого блестели. — Я убила свою сестру. Я убила её.
Я заплакала, уткнувшись в колени и сжав руки в кулаки вместе с песком.
Саалим обхватил пальцами мои запястья.
— Шшш, — вымолвил он так нежно, что это прозвучало как плеск волн. Он притянул меня к себе и прижал к своей груди. — Шшш, — говорил он снова и снова.
Я слушала его шепот, я слушала его сердце.
Меня трясло, мои зубы стучали, и Саалим прижал меня к себе ещё крепче.
— Я хочу, чтобы ты кое-что знала.
Я ничего не сказала.
— Ты меня слушаешь?
— Да.
— Сабра получила то, чего хотела. Ты это понимаешь?
Оторвав лицо от его груди, я уставилась на него так, словно он был тем сумасшедшим лекарем.
— У нее не осталось ничего, кроме страданий. Смерть стала её избавлением.
— Она не хотела умирать.
Но я знала, что он был прав. Я сразу же почувствовала ложь своих слов на языке.
— Даже я смог почувствовать её желание.
Я вспомнила о том, что она сказала, когда я виделась с ней в последний раз. «Ты думаешь, я счастлива? Думаешь, я вообще была когда-нибудь счастлива? Мне плевать, умру я или нет. Надеюсь, что да!»
— Мазира сжалилась над ней. Она не оставила её погибать на улице, как очередную ахиру, которую вышвырнули вон. Ей больше не больно.
— Её вздернули, как животное, — застонала я. — Это и есть страдание. Перед всеми этими людьми, которые ненавидели её, говорили жестокие вещи…
— Она была без сознания на виселице. Она ничего не почувствовала, Эмель. Это похоже на то, как если бы она уснула, а потом, ничего не почувствовав, умерла.
Саалим крепко прижал меня к себе.
— Мазира заберёт её. Я прослежу за этим, даже если мне придётся самому стать стервятником и отнести её богине.
Он был таким искренним, его собственное горе так давило на него, что я ему поверила. Я сказала ему сквозь слезы, которые начали утихать:
— Я не лучше своего отца. Я монстр.
И эта мысль напугала меня больше всего. Я была частью своего отца, и я не смогла бы избавить себя от этой правды.
Он поцеловал мои волосы и долго-долго держал меня в своих объятиях. Мне казалось, что так прошло несколько дней, лун, лет. И затем он, наконец, сказал:
— Ты плачешь. Вот почему я знаю, что это не так.
ЧАСТЬ IV.
ТАДУХАН. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Захар,
Понимаю, прошло уже много времени с моего последнего письма, прости меня за это. Пустыня многому меня научила, и в ближайшее время я не планирую возвращаться домой. А может быть, вообще не вернусь.
Наконец-то я поняла, что ты имел в виду под жертвой. Как и поняла, что это гораздо больше, чем просто отдать что-то, что тебе нужно. Ты должен хотеть рискнуть всем, что у тебя есть, чтобы Мазира услышала тебя.
Мазира услышала меня, Захар, и хотя я не сразу поняла это, сейчас я понимаю. Я отдала ей всё, и она отплатила мне тем же.
Эдала
— Найденная рукопись с рассуждениями о книге Литаб Алмак.
ГЛАВА 23
Смерть, тайны и ложь скрывались за каждым углом, отравляя всех, кого я любила. А я погружалась в страдание, которое они оставляли за собой. Моя мать, мои братья, а теперь и моя сестра. Я оплакивала их всех, и скорбела по самой себе, по той жизни, в ловушку которой я попала и из которой я отчаянно хотела освободиться.
Если бы не Саалим.
Только Саалим мог облегчить моё горе, помочь мне забыть о той жизни, которая терзала меня.
Тави была безутешна после смерти Сабры. Сначала я не спешила рассказывать ей, поскольку было маловероятно, чтобы она узнала о смерти Сабры каким-то иным способом. До неё могли вообще не дойти ужасающие новости о том, что её сестра была умерщвлена за попытку вернуться во дворец.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я надеялась, что мне удастся не обременять её этим знанием, и что она сможет жить более спокойной жизнью, чем я. Но я знала, что если до неё дойдут слухи о смерти Сабры, она никогда не простит меня за то, что я скрыла это от неё.
— Мертва? — закричала она.
И я прочла всё по её глазам. Она чувствовала то же, что и я — это было непостижимо, и она больше не могла всё это выносить.
— Как? Почему?
Я рассказала ей о том, что знала, чувствуя себя бесчестной и грязной, не упомянув о своей роли в этой истории.
— А ты её ненавидела! — выпалила Тави в гневе. — Ты ненавидела её, и она умерла с этой ненавистью.
Я открыла было рот, но потом закрыла. От удивления я не могла произнести ни слова. Она была права в том, что временами я потакала той озлобленности, что была между нами, и иногда я думала, что, вероятно, могла бы стараться лучше, чтобы усмирить эту злость в будущем. Но сейчас было не время обсуждать это с Тави.
Ей надо было злиться на кого-то, потому что она не могла разозлиться на единственного человека, виноватого во всём этом. За все это мы должны были быть благодарны Соляному Королю.
— Ты хоть немного чувствуешь себя виноватой? Наша сестра мертва, а ведь мы ещё не перестали оплакивать маму, тогда как ты продолжаешь гулять по деревне, словно всё в порядке.
Это были слова Сабры, сорвавшиеся с губ Тави, и хотя мне было больно их слышать, я знала, что она сама не верила тому, что говорила. Я напомнила себе, что она горевала — она злилась на эту жизнь, на своих богов — поэтому я не ответила. Она могла бросаться своими злыми словами. От них мне не стало бы еще хуже.
— Мне тоже грустно, — прошептала я.
Но она не смотрела на меня.
Вернувшись домой после казни, я обнаружила новый мешочек, в котором было столько же соли, сколько я отдала сегодня стражникам. Я вспомнила о Нассаре и о том, что он мог сделать, после того, как увидел меня с огромным количеством соли. Меня беспокоили его планы и причины, по которым он мог отложить моё наказание.
Дни шли, а от визиря не было вестей. Тави редко со мной разговаривала, как бы я ни пыталась заговорить с ней. Я отказывалась отпускать её, и не хотела позволить её гневу оттолкнуть меня, как это случилось с Саброй. Тави была моей единственной родной сестрой, и я не могла её бросить. Как сказала однажды Сабра, я была нужна ей.
Но даже ради Тави я не могла сидеть дома взаперти и предаваться печали. Поэтому, если гости не просили нас ко двору, я уходила. Моя соль не заканчивалась; джинн следил за этим.
Стражники никогда не спрашивали об источнике моего дохода, никто не хотел, чтобы оплата прекратилась. Они рассчитывали на мои взятки. Иногда Король требовал, чтобы ахир пересчитывали, и тогда стражники, чьи карманы я наполняла, самыми первыми вызывались сделать это. Меня всегда включали в итоговое число ахир, даже если я бродила по улицам деревни.
Фироз был у себя в лавке. Я не видела его с тех пор, как лицезрела его подвешенным за ноги на виселице. Мне потребовались все мои силы, чтобы не поприветствовать его так, словно он был тем, кого я сначала потеряла, а потом снова обрела.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он сидел, выпрямившись, и следил глазами за каждым, кто проходил по улице мимо него. Он завязал свою гутру так, что его лицо было скрыто. Даже когда я приблизилась к нему, он едва ли расслабился.
Он кивнул мне и сдвинулся, чтобы я смогла присесть рядом. Он в тишине наблюдал за проходящими мимо людьми. Их был очень мало, и все они казались такими же встревоженными
— Что происходит? — спросила я, когда он ничего так и не сказал.
