– Там будет Мозес Гама. И там должно произойти нечто очень важное…
– Неужели настолько важное? – спросила Китти, уперев кулаки в обтянутые тканью бедра. – То, о чем мы договаривались, тоже важно.
Большинство людей, от ведущих политиков и знаменитых звезд спорта и эстрады до распоследнего ничтожества, готовы были рисковать своей шеей в надежде хоть на краткий миг появиться на маленьком квадратном экране. И за Китти Годольфин оставалось право – почти божественное право – решать, кто достоин такой возможности, а кому в ней отказано. Поведение Мозеса Гамы оскорбляло. Он был избран, а вместо того чтобы выразить благодарность, на что рассчитывала Китти, ставил условия.
– Что может быть настолько важно, чтобы он не мог проявить элементарную вежливость? – повторила она.
– Простите, мисс Годольфин, этого я вам не могу сказать.
– Что ж, тогда и вы меня простите, миссис Кортни, но можете передать от меня Мозесу Гаме, что он может отправляться прямо в ад, не получив мои двести долларов.
– Вы это серьезно?
Такого Тара не ожидала.
– Как никогда в жизни. – Китти повернула запястье, чтобы взглянуть на свои «ролекс». – Прошу простить, но у меня есть более важные дела.
– Ну хорошо, – сразу сдалась Тара. – Рискну. Я скажу вам, что должно произойти… – Тара помолчала, обдумывая последствия, потом спросила: – Вы ведь никому не передадите то, что я вам расскажу?
– Дорогая, если за этим хороший сюжет, из меня ни слова не вырвут ни клещами, ни раскаленным железом – пока я сама не выложу его на экран.
Тара рассказывала быстро, чтобы не передумать:
– У вас будет возможность снять Гаму за работой, среди его народа, увидеть, как он бросает вызов силам угнетения и косности.
Она видела, что Китти колеблется, и поняла: надо быстро что-то придумать.
– Однако я должна вас предупредить: это может быть опасно. Столкновение может закончиться насилием. Кровопролитием, – сказала она и сразу поняла, что попала в точку.
– Хэнк! – крикнула Китти Годольфин своей команде, которая разбрелась по номеру, как уцелевшие жертвы взрыва бомбы, и слушала на полной громкости, как новая звезда рок-н-ролла призывает не надевать синие замшевые туфли [39].
– Хэнк! – Китти пришлось перекрикивать голос Пресли. – Пакуй оборудование. Мы отправляемся в какой-то Порт-Элизабет. Если сумеем найти, где это, дьявольщина!
Они всю ночь ехали в «паккарде» Тары; подвески прогнулись под тяжестью людей и оборудования. В поездках по стране Хэнк обнаружил, что вокруг большинства деревень в резервациях Зулуленда и Транскея сорняком растет конопля. В тех местах, где условия были благоприятны, это растение достигает размеров небольшого дерева. Только немногие представители старшего поколения племен курили сухие листья конопли, и хотя это было запрещено, а растение объявлено ядовитым и вредным для здоровья, его использование было строго ограничено и распространено только среди самых примитивных черных и в самых отдаленных местностях – ни один белый, ни один образованный африканец не снизошли бы до этого, – поэтому власти не прилагали никаких усилий, чтобы запретить выращивание и продажу конопли. За несколько пенни Хэнк мог купить бесконечные запасы того, что называл «чистым золотом».
– Ребята, мешок этой травки на улицах Лос-Анджелеса стоит сто тысяч долларов, – довольно говорил он, сворачивая на заднем сиденье «паккарда» косяк. Тяжелый запах травы заполнил салон машины. Сделав несколько затяжек, Хэнк передал сигарету Китти на переднем сиденье. Китти глубоко затянулась и, сколько могла, удерживала дым в легких, пока не выпустила его светлым потоком в ветровое стекло. Потом предложила окурок Таре.
– Я не курю табак, – вежливо ответила Тара, и все рассмеялись.
– Это не табак, милая, – сказал Хэнк.
– А что это?
– Здесь это называют дагга.
– Дагга. – Тара была шокирована. Она вспомнила, как Сантэн выгнала слугу, который курил даггу.
– Он уронил мою супницу работы Розенталя, ту самую, что принадлежала царю Николаю, – жаловалась Сантэн. – Стоит им начать курить эту дрянь, и они становятся совершенно бесполезными.
– Нет, спасибо, – быстро сказала Тара, но потом представила себе, как рассердился бы Шаса, если бы узнал, что ей предлагали. Эта мысль заставила ее прикусить язык, а потом она передумала. – Ну, хорошо. – Она взяла сигарету, ведя «паккард» одной рукой. – Что надо делать?
– Затянитесь и задержите, – посоветовала Китти. – И наслаждайтесь сиянием.
Дым царапал горло и жег легкие, но мысль о гневе Шасы придавала Таре решимости. Она подавила стремление закашляться и удержала дым.
И почувствовала, что медленно расслабляется, ее охватило сияние эйфории, тело стало легким, как воздух, в голове прояснилось. Душевная боль отступила.
– Как хорошо, – сказала она, и, когда все рассмеялись, смеялась с ними, ведя машину в ночи.
На рассвете, еще до того, как стало совсем светло, они добрались до побережья, обогнув залив Алгоа, где Индийский океан глубоко врезается в сушу; ветер покрыл зеленые воды белой пеной.
– Куда мы отсюда? – спросила Китти.
– В черный пригород Нью-Брайтон, – ответила Тара. – Там есть миссия немецких монахинь. Сестры святой Магдалены, их орден учит детей и лечит больных. Они нас ждут. Нам не разрешается оставаться в пригороде, но они это организуют.
Сестра Нунциата оказалась красивой светловолосой женщиной не старше сорока. У нее была чистая, словно выскобленная кожа и резкие и деловые манеры. Легкое серое платье ордена, белый плат по плечи.
– Миссис Кортни, я вас ждала. Наш общий друг придет сегодня утром, но позже. Можете принять ванну и отдохнуть.
Она отвела их в предназначенные для них кельи и извинилась за простое убранство. Китти и Тару поселили в одной келье. Пол был голый цементный, единственным украшением служило распятие на выбеленной стене, а пружины кровати прикрывал жесткий тонкий матрац из кокосового волокна.
– Она великолепна, – восторгалась Китти. – Я должна снять ее. Монашки всегда хорошо выходят на пленке.
Помывшись и распаковав оборудование, Китти тотчас включила свою команду в работу. Она записала удачные интервью с сестрой Нунциатой, немецкий акцент монашки делал ее рассказ особенно интересным; потом они снимали черных детей на школьном дворе и приходящих пациентов, ждущих у входа в клинику.
Тару поразила энергия девушки, ее сообразительность и бойкий язык, умение сразу определять объект и угол съемки. Тара чувствовала себя лишней, отсутствие собственных талантов и творческих способностей раздражало. Она обнаружила, что Китти не нравится ей хотя бы тем, что так ярко подчеркивает ее несоответствие.
