Тару поразила энергия девушки, ее сообразительность и бойкий язык, умение сразу определять объект и угол съемки. Тара чувствовала себя лишней, отсутствие собственных талантов и творческих способностей раздражало. Она обнаружила, что Китти не нравится ей хотя бы тем, что так ярко подчеркивает ее несоответствие.
А потом все это потеряло всякое значение. Во двор миссии въехал непримечательный старый «бьюик»-седан, из него вышел высокий мужчина и направился к ним. Мозес Гама был в светло-синей рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротом, так что мышцы рук и шеи оставались открытыми; сшитые на заказ синие брюки были перепоясаны на узкой талии. Таре ничего не понадобилось говорить: все сразу поняли, кто он, и Китти Годольфин рядом с ней еле слышно прошептала:
– Боже, он прекрасен, как черная пантера.
Досада Тары перешла в жгучую ненависть. Ей хотелось броситься к Мозесу и обнять его, чтобы Китти знала: он принадлежит ей, но она молча стояла в стороне, а Мозес подошел к Китти и протянул руку:
– Мисс Годольфин? Наконец-то, – сказал он, и от его голоса по коже Тары побежали мурашки.
Остальная часть дня прошла в разведке и в съемках фоновых материалов, и на этот раз в каждом кадре центральной фигурой был Мозес. Пригород Нью-Брайтон оказался типичным южно-африканским районом с рядами одинаковых дешевых домов, с геометрически расположенными узкими улицами, иногда мощеными, но чаще разбитыми, грязными, в лужах, где барахтались дошколята и малыши, которые только еще учились ходить; дети, голые или одетые в лохмотья, шумно играли.
Китти сняла, как Мозес пробирается между лужами, присаживается на корточки, чтобы поговорить с детьми, берет на руки удивительно фотогеничного маленького черного херувима и вытирает ему сопливый нос.
– Замечательный материал! – восторгалась Китти. – В передаче он будет выглядеть великолепно.
Дети со смехом бежали за Мозесом, как за гаммельнским крысоловом, и из приземистых домов выходили привлеченные шумом женщины. Узнав Мозеса и увидев кинокамеры, они начинали петь и танцевать. Прирожденные актрисы, они не знали удержу, а Китти оказывалась повсюду и указывала, что снимать, под каким углом; ей явно нравилась съемка.
К концу дня в пригород автобусами и поездами начали возвращаться рабочие. Большинство работало на автомобильных заводах Форда и «Дженерал моторс» и на фабриках «Гудиер» и «Файрстоун», производящих шины: Порт-Элизабет с пригородом Уитенхаге – центр автомобильной промышленности страны.
Мозес шел по узким улицам, а камера повсюду следовала за ним; он останавливался, чтобы поговорить с возвращающимися рабочими, а оператор снимал на пленки их жалобы и проблемы, большая часть которых была связана с повседневными неприятностями из-за частокола ограничений, создаваемых расистскими законами. Большую их часть Китти могла бы вырезать, но почти все упоминали как самое ненавистное и страшное «предъявлять по первому требованию» пропуск. И в каждом коротком сюжете центральной героической фигурой оставался Мозес Гама.
– Когда я с ним закончу, он будет известен не меньше Мартина Лютера Кинга, – восклицала Китти.
Они разделили с сестрами их скудный ужин, но Китти Годольфин все еще не была довольна. У одного из коттеджей близ миссии семья готовила на открытом огне ужин, и Китти и Мозес присоединились к ним; Мозес сидел у костра, языки пламени освещали его лицо, добавляя еще драматичности его и без того внушительной фигуре, и Китти записывала все, что он говорил. На заднем плане одна из женщин пела колыбельную младенцу, которого держала у груди; глухо шумел пригород, слышался негромкий плач детей и далекий лай бродячих собак.
Мозес Гама находил убедительные и трогательные слова, он произносил их своим низким, повергавшим в дрожь голосом, описывая боль своего народа и своей земли, и Тара, слушая его в темноте, чувствовала, как по ее щекам текут слезы.
Утром Китти оставила свою команду в миссии, и втроем, без камер, Китти, Тара и Мозес в «бьюике» поехали на пригородную железнодорожную станцию. Черные рабочие, словно пчелы в улей, вливались через вход, обозначенный «NON WHITES – NIE BLANKES» [40], теснились на отведенных для них платформах, а когда подходил поезд, садились в предназначенные для них вагоны.
Через другой вход, обозначенный «WHITES ONLY – BLANKES ALLEENLIK» [41], неторопливо входили немногие белые чиновники и те, у кого оказались дела в пригороде; они рассаживались в купе первого класса в хвосте поезда на мягких кожаных сиденьях и рассеянно смотрели на толпу черных на противоположной платформе, как будто разглядывали существ другого вида.
– Я должна заснять это, – говорила Китти. – Это обязательно должно войти в фильм.
Она делала торопливые заметки в блокноте, набрасывала схему станции и точки расположения камер.
Незадолго до полудня Мозес извинился:
– Мне нужно встретиться с местными организаторами и утвердить окончательные планы на завтра.
И он уехал в «бьюике».
Тара отвела Китти и ее команду к морю на берег Сен-Джорджа, и они снимали загорающих и купающихся под табличками «BLANKES ALLEENLIK – WHITES ONLY». Школа в этот день не работала, и загорелые молодые люди, девушки в бикини и юноши с короткими стрижками и открытыми лицами загорали на песке, играли в пляжные игры или катались на зеленых волнах.
Когда Китти спрашивала их:
– Что бы вы почувствовали, если бы здесь купались и черные? – некоторые робко смеялись: они никогда над этим не задумывались.
– Им не разрешается приходить сюда, у них есть свои пляжи.
Один пришел в негодование:
– Нечего им ходить сюда, глазеть на наших девушек в купальниках!
Это был крепкий молодой человек с кристаллами соли в выбеленных солнцем волосах и с облупившимся носом.
– Но разве вы не хотели бы поглядеть на черных девушек в купальниках? – невинно спросила Китти.
– Конечно нет! – сказал молодой человек, и на его красивом лице в ответ на такое предположение появилось отвращение.
– Слишком хорошо, чтобы быть правдой! – удивлялась своей удаче Китти. – В эту часть мы вмонтируем кадры красивых черных танцовщиц в ночном клубе Соуэто.
На обратном пути в миссию Китти попросила Тару снова заехать на железнодорожную станцию – для окончательной разведки. Камеры они оставили в «паккарде», и двое железнодорожных полицейских в белых костюмах без особого интереса наблюдали, как они ходят по почти пустым платформам, которые в часы пик заполнялись тысячами черных пассажиров. Китти негромко показывала своей группе заранее намеченные места и объясняла, что снимать.
