простой таблицы, которая приводится в документе жрецов ВерхТриба рядом с диаграммой.
Не знаю, составляли ли Сорокин и Строгович подобные документы за предыдущие годы; но наиболее вероятно, что в первые годы Гражданской войны расстрелянных было гораздо больше.
Хотя Троцкий лучше других знал о массовом дезертирстве из рядов Красной армии и о других позорных явлениях в ней, он яростно протестовал, когда об этом сообщала печать. Так, 14 июля 1919 года Троцкий по прямому проводу передал через Склянского в ЦК свое возмущение статьями в «Известиях ВЦИК» Тарасова-Родионова, который ведет в газете, по словам Предреввоенсовета, «постыдную и лживую травлю Красной Армии, изображая весь командный состав изменническим, членов реввоенсовета безмозглыми, неспособыми использовать коммунистов, и проч. и проч… Тарасов-Родионов сомнительный коммунист…»{490} Троцкий не желал, как сказали бы сейчас, «очернения» армии, полагая, что репрессии, кары изменникам – вещь естественная, но совсем не обязательно, чтобы об этом писали.
К слову, об Александре Тарасове-Родионове. Этот человек не раз привлекал внимание Троцкого. Летом 1919 года в своем письме в ЦК Предреввоенсовета писал, что «фланеры» типа Тарасова-Родионова порочат армию. «В июньские дни 17-го года он был, кажется, левым эсером (летом 1919 г. это уже оценивалось как большой криминал. – Д. В.) и, привлеченный к дознанию по поводу июльских дней (имеется в виду восстание левых эсеров в июле 1918 г. – Д. В.), держал себя как жалкий трус, ренегат и предатель… В дальнейшем он примазался к советской власти»{491}. В данном случае Троцкий был недалек от истины, характеризуя моральный облик человека, который станет в последующем командиром дивизии.
В 1935 году, когда эсеровское прошлое Тарасова-Родионова и его дореволюционная критика Сталина стали грозным обвинением бывшему комдиву, тот во имя спасения начал писать письма, часто недостойные.
«Наркому обороны товарищу К. Е. Ворошилову …Левоэсеровский мятеж явился завуалированной попыткой Троцкого и его единомышленников убрать от власти т. Ленина ради срыва Брестского мира. Левые эсеры были выдвинуты как застрельщики мятежа, а дальше двинулись силы, руководимые Троцким и его приспешниками…»
В письмах к тому же Ворошилову и Шкирятову Тарасов-Родионов кается в своих «ренегатских письмах в июле 1917 года, касающихся верного большевика Сталина», а попутно доносит на Каменева, с которым был лично знаком. И хотя Тарасов-Родионов подписывает письма как «неизменно верный партии и преданный вам», будущее его уже предрешено{492}.
Печальная судьба А.Тарасова-Родионова характеризует духовную атмосферу того времени. Нельзя не сказать, что эта атмосфера имеет свои корни и в безумии террора Гражданской войны. Уже тогда утверждались нетерпимость, классовая закомплексованность и жестокость к тем, кто попадал в разряд «врагов».
О массовых расстрелах на фронтах знали многие члены партии, и эта тема даже всплыла на VIII съезде РКП(б), особенно в связи со ставшими известными фактами репрессий по отношению к коммунистам. Как реагировал на это Троцкий? В архиве сохранилось пространное письмо Председателя Реввоенсовета в ЦК РКП(б), в котором он касается причин, обусловливающих его позицию в этом вопросе. Чтобы лучше понять взгляды Троцкого на проблему террора в годы Гражданской войны, приведу некоторые положения его письма.
«Мною получено Постановление Центрального Комитета 22 марта (1919 г. – Д. В.) на основании письменного доклада тов. Зиновьева. По этому поводу считаю необходимым изложить следующее. Практические положения, формулированные комиссией съезда, не заключают в себе чего-либо противоречащего политике военного ведомства, как она велась до сих пор с одобрения ЦК (курсив мой. – Д. В.).
…Именно потому, что я слишком близко наблюдал тяжелые, даже трагические эпизоды в действующих армиях, я знаю очень хорошо, как велико искушение заменить формальную дисциплину так называемой ”товарищеской“, т. е. домашней, но в то же время я слишком хорошо убедился в том, что такая замена означала бы полное разложение армии»{493}. Далее Троцкий анализирует известный в армии факт расстрела коммуниста по его представлению и решению суда. Но, убежден Троцкий, такое крайнее решение диктовалось суровой фронтовой необходимостью, и поэтому он уверен в своей правоте. «Держать армию можно только величайшим напряжением, поддерживая дисциплину сверху донизу путем самого твердого и во многих случаях сурового режима. Лозунг оппозиции[10]: ”Ослабьте гайки!“ Я же стою на той точке зрения, что необходимо подвинтить гайки». Троцкий завершает свое письмо твердо: «Нужно, чтобы в центре партии рабочего класса не заражались паникой и не равнялись по психологическим комбинациям Осинских – Ворошиловых. Доклад т. Зиновьева внушает серьезнейшие опасения, что он ищет решение вопроса именно на пути ослабления режима и приспособления к усталости известных элементов нашей партии. Поскольку бюро ЦК одобрило доклад т. Зиновьева, я хочу верить, что оно одобрило не эту сторону доклада, ибо в противном случае я лично не видел бы для себя никакой возможности рассчитывать на успех партии в предстоящей тяжелой борьбе»{494}.
Для достижения поставленной цели Троцкий обычно приказывает, не колеблясь, идти на самые жесткие меры. В июне 1919 года он отдает распоряжение Реввоенсовету 8-й армии: «На первый план сейчас выступает работа трибунала, который должен быть сильно подкреплен… Наказание должно следовать немедленно за преступлением. При очищении широкой полосы командованием армии не принято было, по-видимому, надлежащих мер к тому, чтобы отобрать у населения максимальное количество повозок, а также мобилизовать всех способных носить оружие и отвести их в тыл; иначе они достанутся неприятелю. Обстановка требует применения мер суровой военной диктатуры…»{495}
Даже когда речь идет о нехватке обмундирования, плохом питании красноармейцев, Троцкий видит одну главную причину – классовую. Докладывая в ЦК о «разутости, полуголоде» бойцов на Украине, Троцкий пишет: «Сытый кулак, спрятав винтовку, с презрением глядит на красноармейца, босого и голодного; последний чувствует себя неуверенно и обиженно. По спине украинского кулачества нужно пройти горячим утюгом, – тогда создастся обстановка для работы»{496}. Позиция Троцкого предельно ясна. «Революционным утюгом» он готов действовать без устали.
Такое было жестокое время. Жестоки были те, кто пытался задушить революцию, жестокими были ее защитники; а в этом случае, как мудро заметил Бердяев, «истина перестает уже интересовать» обе стороны. Но жестокость была как бы запрограммирована установкой большевиков на неуклонное проведение диктатуры пролетариата. Ведь сам Ленин признавал, что «диктатура – слово жестокое, тяжелое, кровавое, мучительное, и этих слов на ветер не бросают»{497}. Вождь русской революции считал естественным, прежде всего, силовое выражение диктатуры. Для него расстрел был лишь одним из методов решения острых социальных и политических проблем. Например, он мог написать, что надо «более строго преследовать и карать расстрелом (курсив мой. – Д. В.) за ложные доносы»{498}. Расстрел – за донос! Правда, только за «ложный». Лидер большевиков был главным якобинцем в русской революции. Это заметили давно. Максим Горький 10 (23) ноября 1917 года написал о Ленине: «…человек талантливый, он обладает всеми свойствами ”вождя“, а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс»{499}. Дело, в конце концов, не в Ленине или Троцком. Доктрина, основанная на примате диктатуры пролетариата и классовой борьбы, если она взята как политическая программа, соответствующих вождей найдет. Хотя они, эти вожди, и пытались эту диктатуру ограничить рамками так называемой революционной законности.
Поэтому, показав, что Троцкий был решительным сторонником военных репрессий на фронте, нельзя представлять это как абсолютно личное беззаконие, по крайней мере формально. Троцкий обычно действовал в рамках большевистской военной политики, «с одобрения ЦК» и при помощи революционных трибуналов. Для подтверждения этой мысли стоит привести письмо Троцкого Реввоенсовету 2-й армии.
«Уважаемые товарищи, из беседы с начальником и комиссаром 28-й дивизии я установил, что во 2-й армии имели место случаи расстрелов без суда. Я ни на минуту не сомневаюсь, что лица, подвергнувшиеся такой каре, вполне ее заслуживали. Ручательством этого является состав Реввоенсовета. Тем не менее порядок расстрела без суда совершенно недопустим (курсив мой. – Д. В.).
Разумеется, в боевой обстановке, под огнем, командиры, комиссары и даже рядовые красноармейцы могут оказаться вынужденными убить на месте изменника, предателя или провокатора, который пытается внести смуту в наши ряды.
