Подобные записные книжки были широко распространены в Древнем мире (в 2 Тим 4:13 упоминаются пергаменные записные книжки, которые возил с собой Павел в своих путешествиях)[766]. Вполне вероятно, что ранние христиане ими пользовались. Верно, что степень распространенности грамоты в Палестине — вопрос спорный, она могла быть и очень низкой[767]; однако стоит отметить и то, что последователи Иисуса, как во время его служения, так и в период ранней Иерусалимской церкви, были выходцами из всех классов общества. Среди них, несомненно, были умеющие писать и еще больше — умеющих читать[768]. Среди них могли быть не только члены образованного высшего класса, но и профессиональные писцы и переписчики. Старинное предположение, что среди Двенадцати «летописцем» мог стать Матфей, сообразно своей профессии мытаря, несомненно, умевший писать[769], в конечном счете может быть верно — по крайней мере, в отношении одного из возможных источников Евангелия от Матфея[770]. Можно не сомневаться: «научная работа» достаточно высокого уровня, в форме истолкования библейских пророчеств применительно к Иисусу и его последователям, напоминающего ученые комментарии кумранской общины, началась очень рано — по–видимому, в Иерусалимской церкви, откуда ее влияние распространилось, как можно заметить, на все новозаветные писания[771]. Вовсе не первые христиане были, как полагали критики форм, неграмотными крестьянами и ремесленниками: среди них, очевидно, имелись и люди, изучавшие Писание на современном им экзегетическом уровне, способные писать тексты высокого литературного качества, такие, как Послание Иакова[772]. Неграмотные лидеры общин могли пользоваться услугами других, грамотных, верующих. Более того: по мнению Мартина Хенгеля, именно в Иерусалиме, где видные места в христианской общине занимали грекоязычные евреи из Диаспоры, предания об Иисусе были впервые переведены на греческий[773].
В таком контексте кажется маловероятным, чтобы никто не записывал предания об Иисусе — хотя бы в записные книжки, в помощь христианским наставникам. Несомненно, такие записные книжки не были совершенно новым фактором в процессе передачи путем заучивания наизусть, описанном нами в предыдущем разделе. Они просто повышали способность устной передачи сохранять традицию в первоначальном виде. Не следует видеть в них протоевангелия; хотя, возможно, с ними связаны некоторые Q–отрывки, почти дословно повторяемые у Матфея и Луки[774]. В целом они должны были быть настолько близки устной традиции, что практически невозможно отделить их от устных источников.
Независимо от того, использовалось ли записывание в качестве средства контроля над устной передачей до написания известных нам Евангелий, нет сомнения, что после составления этих Евангелий письменность стала самостоятельным средством сохранения преданий об Иисусе. К данному вопросу мы вернемся в следующей главе.
12. Анонимная традиция или свидетельство конкретных очевидцев?
Идентифицируемые авторитетные личности, положившие начало преданию •·Цепочки учителей / учеников, по которым передавалось предание •·Иерусалимская церковь основана очевидцами • Об анонимности Евангелий •·О чем говорят заглавия Евангелий •·Коммуникации в раннехристианском движении • Одна из причин написания Евангелий •·Память общины и отдельных людей
Общины или конкретные люди?
Важнейший вопрос всей нашей книги — роль индивидуальных авторов и носителей традиции об Иисусе. Мы предполагаем, что предания об Иисусе были изначально сформулированы известными по именам очевидцами, от чьих имен впоследствии передавались, и что эти очевидцы на протяжении всей своей жизни оставались активными и авторитетными гарантами достоверности этих преданий. В тех христианских общинах, где очевидцев не было, роль хранителей традиции исполняли, по–видимому, признанные учителя, получившие предания либо непосредственно от очевидцев, либо через одного–двух известных и авторитетных посредников.
Эта картина очень отличается и от модели критиков форм, для которых традиция от начала и до конца принадлежала общине, то есть коллективу, и от модели Бейли, которую принял и развил Джеймс Данн. Данн отводит очевидцам важную роль в формировании традиции об Иисусе, однако подчеркивает, что уже во время служения Иисуса предания о нем стали содержанием «общей памяти» учеников. Формирование традиции, заявляет он, «процесс общинный — не в последнюю очередь благодаря тому, что именно традиция зачастую формирует общину как таковую»[775]. Здесь точка зрения Данна вполне совпадает с тем вниманием, которое уделяли Sitz im Lehen как социологическому понятию критики форм. Именно община формирует и структурирует предания об Иисусе в соответствии с их местом и функциями в своей жизни. Традицию, пишет Данн, «следует отличать от индивидуальной памяти, хотя ее можно назвать корпоративной памятью, дающей сообществу понимание своей отличительности и общности»[776].
Здесь нужно указать на перекличку с дюркгеймовской социологической категорией «коллективной памяти» (развитой, прежде всего, Морисом Хальбваксом[777]), оказавшей значительное влияние на общественные науки, историю культуры и устную историю. Некоторые теоретики этого направления совершенно растворяют индивидуальную память в памяти коллективной, общественной и культурной; другие работают над описанием их тесных взаимосвязей[778]. Данн, очевидно, склоняется ко второму варианту, когда, подчеркнув значение общих воспоминаний в первичных группах учеников, затем пишет:
Не забудем и о роли очевидцев — прежде всего апостолов, но и других авторитетных носителей традиции об Иисусе… Эти свидетельства до–Павлова и ранне–Павлова периода указывают на большое влияние этих фигур… и на всеобщую заботу об основательности и достоверности авторитетной традиции в каждом конкретном случае. Уделяя особое внимание общинному характеру процесса формирования традиции, не следует отказываться и от более традиционного акцента на конкретных авторитетных фигурах, почитаемых за их связь с Иисусом в дни его служения[779].
Однако эта попытка до некоторой степени восстановить в правах конкретные авторитетные фигуры не меняет общего представления Данна о соотношении устной традиции с письменными Евангелиями:
Почти самоочевидно, что синоптики собирали и упорядочивали уже циркулирующую традицию об Иисусе — то есть традицию, хорошо известную различным церквам на протяжении, по крайней мере, нескольких лет, если не десятилетий. Где еще евангелисты могли отыскать эту традицию? Упакованной и сложенной на хранение в чулане у какого–нибудь наставника? В угасающей памяти какого–нибудь старика–апостола, которому впервые представился случай рассказать о своих воспоминаниях? Едва ли![780]
Очень странно — и ясно указывает на господство концепций критики форм даже в уме ученого, готового не соглашаться с критиками форм в других вопросах, — что Данн способен представить себе прямую связь между очевидцами и Евангелиями лишь в виде абсурдной картины: «старик–апостол», не излагавший своих воспоминаний до тех пор, пока автор Евангелия не постучался к нему в дверь! Данну прекрасно известно, что, например, предание Папия о соотношении проповеди Петра с Евангелием от Марка ничего подобного не предполагает; по словам Папия, Марк был единственным посредником между своими читателями и той проповедью, которую Петр вел в течение всей жизни — будучи, возможно, самым активным из очевидцев, посвятивших жизнь созданию церкви и служению ей.
Очевидно, Данн не готов принимать всерьез роль очевидцев после того, как их свидетельства влились в устную традицию — коллективную память — различных христианских общин[781]. Однако альтернатива господствующему взгляду, разделяемому Данном, вовсе не сводится к той абсурдной гипотезе, которую он справедливо высмеивает. Альтернатива состоит в том, что предания, передаваемые в церквах, прямо основывались на воспоминаниях очевидцев и обращались к очевидцам как к авторитетным гарантам своей подлинности. Разумеется, авторы синоптических Евангелий были знакомы с устными преданиями, которые, без сомнения, часто повторялись в любой известной им христианской общине (и совсем не обязательно, что каждое предание рассказывал лишь один человек); однако, скорее всего, слышали они и самих очевидцев, излагавших свои предания в самых разных обстоятельствах — как в тех же общинах, так и в иных местах и в иной обстановке. Они знали, что предания, передаваемые в тех общинах, где членов–очевидцев нет, также восходят к очевидцам как к авторитетным источникам. Разумеется, авторы Евангелий не довольствовались записью преданий в том виде, как они передавались в церкви. Они стремились, по возможности, приблизиться к источнику — особенно если (что очевидно в случае Луки) считали свой труд историографическим и имели представление о методах и стандартах, используемых античными историками.
