– А у вас во «Вчерашних заботах» фактографическая ошибочка есть, – с китовым выдохом вдруг проговорил В. В. – На «Железняке», когда там зверинец был, капитаном работал Хрыжановский, его даже «тигриным капитаном» прозвали. А Хетагуров старшим помощником был. В интервью он просто расхвастался…
Около двух ночи пошел проведать своего подопечного Митрофана.
Тьма, снег метет, мороз, все тараканы на камбуз убежали, в машине потек масляный коллектор, море вокруг все запаршивевшее, заструпевшее (как все-таки будет от «струпьев»?) льдом, который во тьме выглядит особенно зловеще.
Митрофан рассказывает, как в шестьдесят шестом году они подобным образом закуковали на Енисее. Приехали в гости на двух собачьих упряжках якуты, напились, ясное дело. Затем более трезвые уложили мертвецки пьяных на сани, сцепили упряжки цугом и укатили. Но вожак той упряжки, хозяин которой был мертвецки пьян и которого увезли, всего этого дела не понял и остался возле судна, ожидая владыку. Трое суток кружил вокруг по льду и так выл, что его решили пристрелить, ибо слишком действовало на нервы. И начали по нему стрелять, но он прятался за торосы и все-таки не уходил. И выиграл Игру пес! Проспавшийся хозяин хорошо знал своего зверюгу и вернулся за ним. Вот это была встреча!
И в Айонском ледяном массиве я вспомнил индийский рассказ Киплинга «Мятежник Моти Гадж»: о слоне и беспутном махауте Тиссе, а читал его лет сорок назад.
К одиннадцати утра ветер порывами двадцать один метр в секунду. Руль самопроизвольно пошел на левый борт и стал на ограничитель.
В. В. отправляет меня на корму смотреть за положением льдин. Он решил попробовать поработать вперед полным, чтобы освободить перо руля, – лучше погнуть лопасти винта, нежели свернуть баллер. Надеваю тулуп, опускаю уши шапки. Палубы – каток для мирового первенства по танцам на льду. Простывший металл. По нему струит поземка. До чего же злобен металл, когда простынет, – каждый поручень, угол, траповая ступенька хотят тебе изменить. Осторожно надо, уважительно к озлобленной стали.
Ветром сносит к фальшборту. Как хватил морозного воздуха, так сразу схватило любимый зуб – хоть волком вой. За бортами на льдинах снег закручивает танцующими джиннами.
Вот влипли-то!
На корме с трудом включаю замерзшую трансляцию, докладываю, что прибыл на наблюдательный пункт. Описываю картинку, которая сложилась под кормой.
Для того чтобы ее разглядеть, пришлось лечь на палубу плашмя и высунуть голову за леера. Корма-то скошена к рулю и винту – прямо вниз ничего нужного не увидишь. И вот, раскорячив ноги, цепляясь за стойки лееров, нависаешь над ледяными сталагмитами и сталактитами.
Самую близкую и опасную для руля и винта льдину называю для себя «гриб-стоматит». Это ледяная скала, подножие которой явно влезло в лопасти винта. Поверх вертикального ледяного осколка, весом тонн в двадцать, каким-то чудом взгромоздился плоский – вот и получился гриб. А «стоматитом» назвал из-за омерзения к этой льдине. Она опасна. Последняя слабая надежда: есть метра два чистой воды между баллером и нагромождением льда.
В. В. начинает работать передним. По тому, что на лед выплескивает зеленая струя воды, понимаю, что винт провернулся, преодолел, раздробил подножие «гриба». По направлению струи легко определить, куда смотрит перо руля. Судно уже дрожит – набирает полные обороты. Струя все еще идет не прямо за корму, а влево под крутым углом – значит, руль продолжает лежать на левом борту. Отодвинувшиеся метра на полтора под напором струи льдины шевелятся, лезут друг на друга и переходят в контратаку – рушатся в освободившееся пространство, топят одна другую, лезут в винт. Это сразу чувствует машина – обороты падают. Воображаю, как В. В. сейчас сжал челюсти. Но продолжает работать вперед полным. И побеждает – зеленая кипящая струя отходит к диаметральной плоскости, – перо руля вышло из заклинивания.
По трансляции рекомендую убавить до малого и все время так работать. Очень хочется рвануть в жилье. Из носу льет, глаза слезятся от ветреного снега, перчатки промокли, сердце бьется, хвост трясется. Но нужно еще понаблюдать за «грибом». Что получится, если махина обрушится под корму, а винт вращается? Неуверенности, неуверенности, неуверенности… Первый раз я в такой сложной ледовой ситуации. Правильно ли мы занимаемся всей этой самодеятельностью? Каждую секунду надо принимать решения, и каждое решение может быть аховым.
О том и говорим, когда на корму приходит В. В. Он в любимых стоптанных до основания ботинках и без перчаток. Перчатки не надевал ни разу в жизни. Здоровенные лапы спокойно ложатся на злобный металл лееров. Ворот распахнут, шапка на затылке. Вот пижон! Забыл, как валялся в полубреду с воспалением легких. Не верится человеку, что стукнуло пятьдесят три и пора беречься.
Не учат нас стареть. Когда-нибудь будут учить. Этому надо учить начиная со школы – очень сложное и трудное дело старение.
Спускаемся в румпельное отделение. Красавица английская рулевая машина. Щеголеватая чистота и блеск везде. Чувствуется властный и знающий хозяин – Октавиан Эдуардович.
А вот и он сам является. Видок невыспавшийся.
Спрашиваю:
– Плохо спалось?
– Нет. Просто допоздна армянское радио слушал.
– И что армяне говорят?
– Они утверждают, что наша жизнь дорожает, так как не является предметом первой необходимости. Остальное забыл.
– Помолчите, – говорит В. В.
Стоим, молчим, глядим на указатель положения руля. Руль «дышит» – ходит с борта на борт градуса по два. А что получится, если застопорить двигатель? Плохо получается. Через минуту руль уходит до ограничителя на правый борт. Это сразу навалились на перо льдины и отжали и теперь хотят скрутить баллер.
Продолжаем стоять, молчать и глядеть на указатель положения руля с полной серьезностью и сосредоточенностью.
Вдруг В. В. прыскает себе в огромную ладонь, а потом уже откровенно хохочет и тычет в нас с Октавианом пальцем:
– Знаете, кого мне напомнили? Была у меня кенарша, Венашкой назвал – от Венеры. Очень красивая канареечка, соблазнительное существо. Н у, кавалера надо. И не простого, а тоже красавца и Аполлона. Привез из Лондона джентльмена – десять фунтов не пожалел… Скрутит нам руль, как пить дать!
– И чем же мы на ваших кенарей похожи? – с некоторой готовностью обидеться спрашивает стармех.
– А вот моя красавица обожала в зеркало глядеться. Сидит перед зеркалом часами и глядит на себя – наглядеться, налюбоваться не может. Точно как мы на твою рулевку сейчас пялимся. Привез я ей лондонского джентльмена за десять фунтов. Моя красавица его и близко не подпускает. Лупит по башке почем зря – пух летит. Отлупит, сядет перед зеркалом и опять на себя любуется. Ладно. Привез другого красавца, из Венеции, – двадцать тысяч лир не пожалел. Тоже лупит и отвергает, так сказать, на корню. Что делать? Поехал на толкучку у Сытного, купил пару рябых и зачуханных кенарей – только парочкой хозяин отдавал. Уродины – не дай бог со сна увидеть. Моя Венера сразу в рябого влюбилась и прямо голову потеряла. Шекспир да и только. Роман. Народила точно таких же рябых идиотиков. Греть греет, но, лахудра, не кормит по-человечески. Только сидит и глядит на них, разглядывает очень внимательно, головку в разные стороны наклоняет и сама, видно, удивляется своим рябым идиотам. Потом улетела обратно к зеркалу и обратно собой любоваться начала. Что делать? Подложил ее детишек зачуханной кенарше, растрепе. Оказалась замечательная мать! Всех выходила…
– От ваших ассоциаций начинает Институтом Сербского попахивать, – замечает Октавиан Эдуардович.
Каждое движение льда за бортом отзывается в румпельном отделении глухим эхом.
– Пойду-ка я в отпуск, к чертовой матери, сразу после этого рейса, – решает В. В. – И никакой весны дожидаться не стану. А сейчас – утро вечера мудренее. Партию?
Дело о козле.
