…всех пассажиров просим оставаться на своих местах…
Поезд качнулся и остановился, так и не дотянув до платформы. Из нижней челюсти свирепой пасти в голове насекомого, установленной на передней тележке, свисали какие-то рваные окровавленные клочья. Это было все, что осталось от бывшего "космического всадника", все, чем могло поживиться искусственно созданное рукой человека громадное насекомое.
…остальных, соблюдая порядок, просим пройти к ближайшему к ним запасному выходу…
– Отвернись, не смотри, сынок, – мягко сказал Джереми служитель в форме, отворачивая его за плечи от ужасного зрелища. – Ради Бога, иди скорее к выходу.
Пришедшие в себя после первого потрясения контролеры повели растерявшихся людей к запасным выходам, над которыми нестерпимо ярко мигали красные сигнальные огни. Сообразив, что его буквально распирает от радостного возбуждения и что на лице его блуждает бессмысленная, едва сдерживаемая счастливая улыбка, которая никак не вяжется с горем, которое он должен испытывать по поводу гибели своего лучшего друга, Джереми присоединился к одному из человеческих потоков, быстро двигавшемуся под командой одного из контролеров к запасному выходу. Спеша быстрее уйти отсюда, люди нервничали и толкали друг друга.
В ночном воздухе все еще трепетали рождественские огоньки, лучи лазеров пронзали черное небо, вокруг плескалось бескрайнее море неоновых красок, и тысячи посетителей как ни в чем не бывало продолжали веселиться, не ведая, что рядом с ними уже прошла Смерть. Джереми со всех ног пустился прочь от "Сороконожки". Увертываясь на ходу от встречных, он сам не знал, куда бежит. И все бежал и бежал, стараясь как можно дальше убраться от разорванного в клочья тела Тода Леддербекка.
Наконец он остановился на берегу искусственного водоема, по глади которого скользило несколько до отказу набитых пассажирами лодок на воздушных подушках, курсировавших между берегом и "Островом марсиан". Он чувствовал себя так, будто сам находился на Марсе или какой-нибудь другой неизвестной планете, где сила притяжения во много раз меньше земной. Его всего так и подмывало вверх, казалось, он вот-вот оторвется от земли и улетит в неизвестность.
Он уселся на бетонную скамейку спиной к озеру, словно этим, как якорем, хотел удержаться на земле, и стал глядеть в сторону обсаженной с обеих сторон цветами аллеи, по которой в разных направлениях двигалась бесконечная толпа людей, и, уже сидя на скамейке, весь отдался душившему его и распиравшему изнутри, как пепси в сильно взболтанной бутылке, смеху. Джереми хохотал пузырящимися, как брызги шампанского, нервными, судорожными смешками, так сильно сотрясавшими его тело, что он вынужден был обхватить себя руками, чтобы не упасть со скамейки. Люди бросали на него недоуменные взгляды, а одна пара поинтересовалась, не потерял ли он в толпе своих родителей, так как от смеха по лицу его ручьями текли слезы, и они подумали, что этот двенадцатилетний балбес плачет по своим мамочке и папочке, которых сам, без посторонней помощи – слюнтяй! – не может найти. Это еще пуще развеселило его.
Когда веселье прошло, Джереми вытянул обутые в кроссовки ноги прямо перед собой и, глядя на них, стал придумывать, что будет вешать на уши миссис Леддербекк, когда в десять часов та приедет за ним и своим сыном, предполагая, естественно, что тело Тода к тому времени еще не будет опознано и администрация не успеет с ней связаться. Было только восемь часов вечера.
– Он хотел ехать без страховки, – нашептывал Джереми своим кроссовкам, – я пытался отговорить его, но он и слушать не хотел, обозвал меня маменькиным сыночком за то, что я не хотел делать этого. Простите меня, ради Бога, миссис Леддербекк, доктор Леддербекк, но вы ведь знаете, каким он иногда бывает упрямым, когда заводится. – Пока неплохо. Но надо бы слезу пустить и дрожь в голосе. – Я отказался ехать без страховки, тогда он решил ехать на "Сороконожке" один. Я стоял и ждал его у выхода, как вдруг увидел, что оттуда начинают выбегать люди и что-то говорят о разорванном в клочья окровавленном теле, и у меня сразу сердце екнуло, я понял, о ком идет речь, и у меня… у меня… все поплыло… перед глазами. И мне стало плохо. – Контролеры вряд ли запомнят, один был там Тод или с кем-нибудь; за день они обслуживают тысячи пассажиров и, скорее всего, не смогут вспомнить ни его самого, ни того, был ли с ним рядом кто-нибудь еще. – Простите меня, миссис Леддербекк, что не сумел отговорить его от этого. Надо было мне самому ехать с ним и попытаться любой ценой помешать ему. Так сглупить, отпустить его одного… Простить себе этого не могу. Зачем позволил ему одному сесть в эту проклятую "Сороконожку"! Лучший друг называется!
Неплохо. Надо кое-где кое-что подчистить, главное не перегнуть палку. Побольше слез, прерывающийся голос. Но не истерика, и никаких заламываний рук.
Джереми не сомневался, что сумеет выкрутиться.
Ведь теперь он стал Мастером игры в жизнь.
Почувствовав уверенность в своих силах, он понял, что голоден. Умирает от голода. Весь трясется от голода и, казалось, вот-вот упадет в голодный обморок. Тотчас направился к ближайшему буфету, купил себе булку с горячей сосиской, приправленную луком, маринованными овощами, перцем, горчицей, кетчупом, и мигом, как изголодавшийся волк, проглотил все это. Запил апельсиновым соком. Голодная дрожь не унималась. Купил сандвич из мороженого, где вместо хлеба был овсяный коржик, пропитанный шоколадом.
Внешне дрожь унялась, но внутри него все продолжало трястись. Не от страха, это была восхитительная дрожь, такая, какая охватила его однажды в прошлом году, когда он посмотрел на знакомую девочку и неожиданно представил себе, что находится с ней в одной постели, но то, что он испытывал сейчас, было в миллион раз приятнее. Более походило на то ощущение, которое охватило его как-то, когда, пройдя заградительные перила, он остановился на самом краю песчаного утеса в "Лагуна-Бич парке", глядя вниз на набегающие на скалы волны и чувствуя, как почва медленно оползает под ступнями, сначала под большими пальцами, потом под подошвами… предвкушая, ожидая, что вот-вот земля разверзнется и он кувырком полетит вниз на скалы, так и не успев отбежать назад за перила, и все ждал, ждал, ждал…
И все же по трепетности, радостному вдохновенному чувству и интенсивности то, что он переживал сейчас, не шло ни в какое сравнение ни с одним из ранних ощущений, ни со всеми ними, вместе взятыми. И с каждой проходящей минутой огонь этого переживания не только не угасал, но, наоборот, разгорался все ярче, словно убийство подбросило в него охапку сухих дров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
