Елена кивнула и улыбнулась дрожащими губами. И, справившись с собой, потрепала Майзеля по волосам:
– Да, Данечку. Слышу. Ты все-таки совершенно больной…
– Но?
– Да, конечно, есть «но». И не одно. Например, самый лучший секс за всю мою жизнь. И не скалься, это не комплимент, а констатация факта. Еще что-нибудь?
– Да. За пределы Чехии – только по согласованному маршруту и в сопровождении охраны. Или моем.
– И долго это будет продолжаться?
– Ну, дорогая… Президентов США охраняют до последнего вздоха. Придется уж тебе потерпеть. Я тебе говорю прямо – ты значишь для меня гораздо больше, чем мне, возможно, хотелось бы. Но что выросло, то выросло. Примите и прочее.
– Замечательное признание. С днем Святого Валентина, дорогой.
– Елена… Пожалуйста.
– Да ради Бога. Будь так добр, скопируй мою записную книжку в этот аппарат и перестань ныть, не твой стиль. Я все поняла, и буду делать, как ты сказал. Прежде всего, потому, что я сама заварила эту кашу и подставлять тебя было бы с моей стороны жутким свинством. Но никакого права собственности на меня у тебя нет. Ты сильнее всех, кого я знаю. И мне никогда ни с кем не было так хорошо… И поэтому я тоже хочу попробовать… Если тебе это интересно… Ты доволен?
– Спасибо, щучка…
– На здоровье, – Елена пожала плечами и глотнула почти остывший кофе.
Майзель вздохнул, как побитый пес, и погрузился в манипуляции с телефонами. Закончив, протянул аппарат Елене и спросил:
– Что ты собираешься делать?
– О чем ты?
– У меня есть предложение.
– Давай.
– Я не хочу, чтобы ты занималась своими делами. Я хочу, чтобы ты занималась моими. Чтобы ты была со мной. Конечно, я тебя не стану держать ни за какие места…
– Отчего же, – улыбнулась Елена, – за некоторые места я с превеликим удовольствием разрешу тебе подержаться. Могу даже сказать, за какие именно мне особенно хочется и ужасно приятно. Впрочем, ты, кажется, и так знаешь. Кстати, откуда? Неужели это есть в моем файле? Извини. Продолжай, пожалуйста…
Он улыбнулся, – ему нравилось, когда она колется. И Елена это чувствовала… Майзель откинулся на стуле и повторил:
– Я хочу, чтобы ты была со мной, Елена. Пока не упадешь с ног. А когда упадешь, – ты знаешь, где можно вздремнуть часок-другой. Ты мне нужна. Есть вещи, которые я ни с кем, кроме зеркала, не обсуждаю. Но разговоры с самим собой – это почти болезнь. Я хочу, чтобы ты мне помогала. Мне просто необходимо это, Елена…
– Я буду тебя злить. Я буду с тобой ругаться, Данек. Требовать участия, внимания, сострадания. Того, что тебе мешает…
– Мне не мешает это, Елена. Мне необходим другой взгляд, как воздух. Мои люди и мои друзья тоже спорят со мной, но это тактические споры. А мне нужен стратегический партнер.
– Невероятно. И я кажусь тебе таким партнером?
– Не кажешься. Есть две причины, по которым только ты и можешь выступать в этой роли: ты женщина и ты смелая, как сто тысяч чертей. Ты ведь не станешь сидеть в уголке пещеры и ждать, пока я приду с охоты?
– Этого ты от меня точно не дождешься.
– Вот видишь. Так что у меня нет особенного выбора. Я просто перехватываю инициативу, потому что я так привык, мне так нравится, мне так…
Елена не дала ему договорить, – встала, подошла близко-близко, так, что ему пришлось смотреть на нее снизу вверх, – взяла Майзеля за огромные уши и легонько подергала их вверх-вниз, покрутила его голову из стороны в сторону:
– Перестань подводить базу, чудище. Скажи просто, что тебе так хочется.
– Мне так хочется.
– Ты уверен?
– Я еще никогда в жизни ни в чем не был так уверен.
– Ну, и все тогда. Поехали работать.
– Вацлав был прав.
– Теперь я не успеваю за полетом твоей мысли, дорогой, – усмехнулась Елена.
– Привыкнешь. Ты – лучшая, Елена.
– Смотри не возгордись.
– Не думаю, что ты позволишь мне это сделать, – с сомнением вздохнул Майзель. И резко поднялся: – Поехали, щучка-колючка. Время – это жизнь.
СЛОВЕНИЯ. АВГУСТ
Назавтра он, как и обещал, утащил ее в Порторож, на восемь дней. Это был какой-то сумасшедший дом – они просто не вылезали из кровати. А когда вылезали, все равно не могли друг от друга оторваться. Обслуга здесь тоже была невидимой, и это Елену радовало просто до умопомрачения. Она ходила по маленькой уютной вилле в одной мужской рубашке на голое тело, потому что было очень тепло, и потому что Майзель просто с ума сходил от такого ее наряда, и любил ее так, что она едва не теряла сознание. Он был такой здоровый конь, огромный, гладкий и, кажется, совершенно неутомимый, как мальчишка. Он сам делал ей массаж, – сам, никаких массажистов, кто мог с ним сравниться, какие массажисты… И ванны он заставлял ее принимать. И грязи. А потом купал ее сам, как маленькую… И расчесывал сначала редким гребнем, а потом щеткой. И так ласкал… Господи, как он так может, удивлялась Елена, растворяясь в его ласках, как река в океане… И курить не разрешал. Да и какие там сигареты, если они и поесть-то толком не всегда успевали. А когда успевали… И ни души вокруг – только солнце, кусочек пляжа и моря, и они вдвоем.
Боже, как он мне нравится, думала Елена, гладя его по волосам и закрывая глаза, когда он скользил губами и языком по ее телу. Боже мой, как он мне нравится, неужели это со мной, Господи, как хорошо… Никогда прежде ее не взрывало и не уносило так. Никогда прежде мужчина ее не называл такими словами. «Мой ангел…» Она каждый раз вздрагивала, когда он произносил это… Ей страшно понравилось ласкать его ртом. Никогда прежде это не доставляло ей такого тягучего, томящего наслаждения. Она любила чувствовать горячий ток его крови, пульсацию жизни, ей нравилось, как выгибает дугой его тело от ее ласки, нравилось, как наливается он каменной твердостью, и как ударяет ей в небо, в щеки, в язык его обжигающе-теплая, вязкая, терпко-сладкая влага…
Первый раз, когда она сделала это, он, отдышавшись, привлек Елену к себе, заглянул в глаза:
– Это очень много для меня значит.
– Это что?
– Это.
– Ага.
– Это не просто еще один способ заниматься любовью.
– Почему?
– Не знаю. Я так это чувствую.
– Мне тоже нравится, когда ты ласкаешь меня языком. Ужасно нравится.
Ей действительно это до безумия нравилось. Нравилось так, что Елена думала каждый раз, что утонет. Просто патология. Никогда прежде с ней ничего такого не делалось. И язык у него был, как… как… Как у Дракона. У нее опять проснулась бабочка под сердцем. А он вздохнул:
– Это другое.
– Ты дикарь. У тебя мифологическое сознание, – улыбнулась Елена, целуя его. – Я никогда не делаю ничего, если мне этого не хочется. В постели, я имею в виду. Бедненький… Что, я первая на это решилась?
– Елена… Все, что было до тебя, было не со мной.
– Правда? – у нее заблестели на глазах слезы. У нее всегда слезы были очень близко, и многие совершенно напрасно принимали это за признак слабости характера.
– Обязательно.
– И не со мной, Дракончик, – Елена улыбнулась и вытерла глаза. – Как легко тобой манипулировать, дорогой…
– Я всегда это знал… Я тебе говорил…
– Я помню. Торжественно обещаю не злоупотреблять. Просто употреблять. Когда тебе захочется, чтобы я это сделала, сразу хватай меня за волосы и тащи. Ладно?
– Елена Прекрасная. Ты развратная женщина.
– Все филологички такие. Мы знаем много слов, у нас правильная артикуляция. И язык хорошо подвешен. Кроме всего прочего, ты очень вкусный… – Елена облизнулась и увидела, как вспыхнули у него глаза и появились белые пятна на щеках. – О-о… что, опять? Уже?!
– Да. Если ты еще раз это сделаешь, я больше…
– Хочешь, чтобы я развела настоящую сырость? – чуть не плача, на этот раз по-настоящему, перебила его Елена.
– Обязательно…
И Елена послушалась. Развела настоящую сырость.
ПРАГА. АВГУСТ
Они вернулись домой, и Елена вдруг поняла, – оказывается, все это время он просто держал ее в предбаннике. Или, точнее, у порога своей кухни, допуская заглянуть внутрь лишь одним глазком на минутку. Кстати, не только из соображений секретности… А теперь вдруг взял и распахнул двери настежь. Он словно сжимал время в разы – столько людей, проходящих сквозь него, увидела Елена, что это просто переставало быть похоже на реальность. И для каждого из этих людей находились единственно правильные и именно сейчас необходимые слова. И звучало едва ли не паролем так часто из его уст заветное «я люблю тебя»… Только обращенное не к Елене, а к его людям. И с суеверным восторгом видела Елена, как расцветали лица людей от этих его слов. Как начинали сиять их глаза…
Они вдруг как будто поменялись ролями. Теперь не она его, а он ее слушал. Она и в самом деле спорила с ним. И ругалась с ним не на шутку. И он, – не то чтобы повышал на нее голос, нет… Но как-то не понарошку с ней тоже «ристался». И когда начинало Елене казаться, что вот, сейчас, еще одно слово, – и разругаются они по-настоящему, – Майзель вдруг замолкал, хватал ее в охапку и начинал целовать. Словно нажимал какую-то кнопочку, после чего мозг у Елены выключался напрочь и включались совсем другие навигационные приборы. И там, в точке взрыва вселенной, куда затаскивало ее, было Елене так все равно, так наплевать на все на свете, – только бы он любил ее изо всех сил, не останавливаясь никогда-никогда…
