спрашиваю я.
Я замечаю, как она напрягается, услышав мой вопрос. Она привыкла контролировать происходящее вокруг, но сейчас ей некуда бежать. Я бы не удивилась, если бы она попыталась это сделать.
– А у тебя есть дети? – спрашивает она после долгой паузы.
Вопрос приходится по мне как удар, в то самое место, которое я наглаживала, думая, что там живет ребенок.
– Нет, – через силу говорю я.
– Тогда тебе не понять, что значит любой ценой защищать своего ребенка. Выбор был между Шабиром и моим сыном. И хочешь знать правду? – Теперь она смотрит на меня. – Если бы мне пришлось сделать это еще раз, я бы сделала. Сделала бы тысячу раз.
Но я не об этом спрашивала.
Мы добираемся до главного въезда на взлетную полосу, и я продолжаю ехать до поворота направо. Постепенно начинает проявляться мое волнение: руки на руле становятся влажными.
– Откуда ты знаешь, что им можно доверять?
– Вот как ты заговорила. Ты ведь доверилась им, когда мы поехали на склад.
– Доверилась, и что из этого вышло? Тебе надели мешок на голову и засунули в машину. Я хочу сказать, что мы сделали все, что они хотели; у нас нет козырей. Что, если это ловушка…
– Ворота, – говорит она, указывая вперед. – Слева.
Я сбрасываю скорость и подъезжаю к воротам. С другой стороны тянется длинная узкая неасфальтированная дорога.
– Кажется, это то, – говорит она, выходя из машины.
Я смотрю, как она идет в свете фар. Ветер развевает ее волосы, от нетерпения она стремится вперед всем телом. Она наклоняется осмотреть цепь, закрывающую ворота, и показывает мне проржавевший замок: он отперт. Она широко открывает ворота и снова залезает в машину.
– Поезжай вперед, пока не увидишь ангары, – говорит она. – Они сказали мне, что будут ждать нас у конца взлетной полосы.
– Но, Анна, что, если…
– Поезжай, – одергивает меня она.
Ее трясет. Наверное, у нее по венам течет адреналин, сердце колотится в груди. Я чувствую, как начинает учащаться мой пульс. Я убираю ногу с тормоза и заезжаю на длинную темную дорогу.
Мы едем в молчании. Напряжение не предполагает беседу. Я кожей чувствую ожидание, разлитое в воздухе, отчаяние, которое исходит от ее тела. Когда мы добираемся до конца дороги, выезжаю на небольшой двор, где стоят ангары: от одного остался обгоревший остов, второй покрыт граффити, а когда на него падает свет фар, видно, что крыша у него зеленая от водорослей. Я пересекаю двор, пытаясь объезжать дыры в асфальте, и медленно двигаюсь ко взлетной полосе.
– Ты можешь ехать быстрее? – спрашивает она.
– Если я проколю колесо, ты никогда не увезешь отсюда сына.
Она тяжело вздыхает, и в машине, раскачивающейся на неровном асфальте, снова воцаряется тишина.
– Да господи боже, остановись уже.
– Что? Почему?
– Ты тащишься как гребаная черепаха.
Я ставлю ногу на педаль тормоза и наблюдаю, как она дергает ручку двери, вылезает и бегом направляется ко взлетной полосе. Дверь пассажирского сиденья остается открытой, с улицы задувает прохладный ветерок. Я ставлю машину на ручник и отстегиваю ремень, чтобы дотянуться до ручки дверцы, проклиная Анну себе под нос.
К тому времени, как я захлопываю ее и снова нажимаю на газ, она уже исчезает в темноте.
58
Анна
Четверг, 11 апреля 2019 года, 02:39
Я бегу в темноте по взлетной полосе, чувствуя, как в горле бьется сердце и намокает от пота рубашка.
Я уже иду, Зак.
Свет фар становится все бледнее и бледнее, и вскоре я бегу почти вслепую. Но по-прежнему бегу. В воздухе пахнет смолой и моим дыханием с резким от нервозности привкусом. Мне не удается перепрыгнуть дыру в асфальте, и я спотыкаюсь, взмахнув руками и качаясь, пока мне не удается снова восстановить равновесие.
Я слишком долго ждала. Целую неделю уже не могу его обнять, поцеловать перед сном, увидеть его лучезарную улыбку. Необходимость вернуть его как физическая сила, она толкает меня вперед. Желание увидеть его вызывает слезы. Я бегу, преодолевая боль, задыхаясь, ноги у меня опускаются на землю с такой силой, что начинают гореть икры.
В конце взлетной полосы внезапной яркой вспышкой включаются фары. Я резко останавливаюсь и прикрываю глаза рукой; куда бы я ни посмотрела, у меня в глазах горят два белых шара. Я, прищурившись, всматриваюсь туда, где открывается и закрывается дверь машины и становятся слышны шаги по асфальту. В свете фар появляется мужской силуэт. Он делает знак рукой, и кто-то приглушает свет. Я вижу три машины и лихорадочно моргаю, пытаясь избавиться от пятен, плывущих перед глазами. Человек в маске останавливается в десяти шагах от меня.
Фахим Шаббар.
– Вы сюда бежали? – спрашивает он, явно насмехаясь.
Я показываю через плечо. Он смотрит туда, где вдалеке светятся фары машины Марго.
– Где он? – спрашиваю я.
Я не хочу разговаривать. Я хочу держать его в объятиях и никогда больше не отпускать.
Фахим кивает в сторону стоящих за его спиной машин.
– Как вам…
– Они вас больше не побеспокоят, – говорит он презрительно.
Дело было не только в моем сыне; похитители приказали убить его племянника. Я просто получила выгоду от того, что они сделали по собственным причинам.
Если похитители мертвы, это объясняет, почему я не получила от них никаких вестей, когда вышла из полицейского участка.
– Где они его держали?
– На одном из своих складов. Он был под действием препаратов, когда мы его нашли, он по-прежнему еще не пришел в себя.
– Мне надо его увидеть.
Он кивает и разворачивается, я в тревоге следую за ним, чувствуя, как возбужденно подпрыгивает сердце в груди.
Наконец-то. После всех тревог, всей этой боли – и всего, что я сделала, – я наконец-то его верну.
Меня начинает тошнить от нетерпения. Каждый мой шаг кажется мне слишком медленным; каждая секунда ощущается как вечность. Фахим останавливается возле черной «Ауди» и берется за ручку двери.
– Я оказываю вам эту услугу, потому что вы спасли моего племянника, – говорит он. – Но если еще раз увижу вас, я вас убью. Вы поняли?
Я отчаянно киваю, но взгляд мой прикован к машине, я пытаюсь что-то разглядеть через тонированное стекло.
Фахим открывает дверь.
Первой я вижу его руку: маленькие тонкие пальцы; жемчужно-розовые ногти, вполовину моих. Я делаю шаг вперед, веду глазами по его руке, впитывая каждый миллиметр, а потом вижу его красивое, милое лицо с закрытыми глазами.
По моим щекам беззвучно текут слезы.
Я хочу смотреть и смотреть на его лицо, крепко прижимать к себе и ни за что не отпускать, но мое желание поскорее высвободить его из рук этих людей и из этого темного мира, в который втянули нас обоих, сильнее любого другого. Я просовываю голову в машину и тянусь через него, чтобы отстегнуть ремень и медленно достать из-под него его руку, наслаждаясь ощущением его тепла и его милым запахом. Само прикосновение к его коже заставляет меня сморщиться от плача.
Это он. Он снова
