предложения с несколькими придаточными, фразы, которые по ее желанию могут предполагать одно, а на самом деле означают совсем другое. Все уже давно ушли домой, а я все еще сижу за своим столом, слушая записи и пытаясь зацепиться за малейшее мошенничество. Я недооценила, насколько она умна. Мы все ее недооценили.
Я перематываю запись вперед.
Как только мы убедимся, что Джейми именно там, где вы говорите, можно будет оставить этот вопрос.
Зак. Мальчика зовут Зак.
Меня выводит из задумчивости стук в дверь. В дверях стоит главный инспектор Джордж Уитмен.
– Сэр, я не знала, что вы все еще здесь.
– А я знал, что смогу тебя здесь найти, – отвечает он, подходя к моему столу. – Хотел с тобой поговорить.
О чем бы ни пошла речь, тот факт, что он дожидался, пока все уйдут домой, меня нервирует.
Я киваю на стул, он садится. Он, кажется, колеблется, прежде чем заговорить, язык его тела демонстрирует все признаки напряженности и отстраненности. Он коротко вздыхает и произносит:
– Я передал это дело Национальному агентству по борьбе с преступностью.
Я смотрю на него, открыв рот, бешенство захлестывает меня, как волна жара. Столько бессонных ночей, упорная работа, самоотдача, а он передает дело Национальному агентству по борьбе с преступностью! Я молчу, опасаясь слов, которые могут у меня вырваться.
– Смерть жертвы носит явные признаки работы организованной преступной группировки. Когда я показал дело своему контакту в Агентстве, он с уверенностью сказал, что стиль убийства совпадает с теми, которые они расследуют в связи с деятельностью одного наркосиндиката, они используют Рэдвуд как ворота в Лондон. Они гораздо лучше справятся с этим делом, чем мы.
– Ерунда. Мы их найдем, нам просто нужно больше времени.
– У нас больше нет времени, Конати. У нас нет подозреваемых, нет места преступления, нет оружия. И честно говоря, у нас нет ресурсов на то, чтобы гоняться за преступной группировкой, влияние которой простирается гораздо дальше Рэдвуда. Агентство работает c правоохранительными органами по всему миру. У тебя есть такие контакты?
Я смотрю на него, прикусив губу. Если я не закричу, то заплачу или что похуже.
– Есть или нет?
– Нет, – через силу говорю я. – Послушайте, у меня, может, нет подозреваемого, но я смотрю на это под углом, под которым не посмотрит Агентство.
– И какой же это угол? – спрашивает он, едва не закатывая глаза. – Мальчик?
– Да.
– Господи боже, Конати! Да проснись уже!
Я подпрыгиваю от этого окрика.
– Никто не заявлял о его исчезновении. Ни его мать, ни его отец, ни дядя. Ты думаешь, одна из самых уважаемых хирургов в стране порешила своего сына и теперь надеется, что никто не узнает?
– Вы считаете, что это совсем не подозрительно: хирург оперирует Ахмеда Шабира, операция заканчивается его смертью, и по чистой случайности она оказывается соседкой женщины, которую нашли в колодце мертвой без зубов и кончиков пальцев? Это тот самый Ахмед Шабир, который проводил кампанию по ужесточению контроля над распространением наркотиков в регионе и продавливал более суровые меры наказания в стране? Что прямо указывает на связь с организованной преступностью?
– Отличная история, – говорит он, не впечатлившись. – У тебя есть доказательства?
– Не для всего, конечно, но взгляните на это.
Я открываю папку на столе и кладу перед ним стоп-кадры с камеры.
– Это снимки были сделаны на пути Джеффа Данна в Корнуолл. Вы видите на них мальчика, сэр?
Он просматривает фотографии, складка у него на лбу постепенно разглаживается.
– Или здесь, – говорю я, кладя перед ним фотографии с камеры отслеживания скорости. – Вы видите, чтобы он был в машине?
Он берет в руки фотографию и тщательно ее изучает. Я вижу, как в его глазах что-то мелькает. Сомнение?
– У нас есть шестидесятипятилетняя жертва, убийство которой несет явные признаки деятельности преступной группировки, и единственное более или менее правдоподобное обстоятельство, которое могло бы поставить ее в такую ситуацию, – это мальчик, который был на ее попечении прямо перед или во время ее похищения. Мальчик, которого полиция Корнуолла не смогла найти. Мальчик, мать которого проводила операцию, убившую Ахмеда Шабира.
У меня в горле встает ком.
– Сэр, если вы на сто процентов уверены, что мальчик поехал в Корнуолл, я отступлюсь. Если позже выяснится, что дело не в этом, я с радостью признаю свою вину, зная, что сделала все, что в моих силах, чтобы вы ко мне прислушались. Это будет на вашей совести, а не на моей. Итак, вы абсолютно уверены, что мальчик был там, где он был по словам доктора Джонс? Вы готовы поставить на это жизнь ребенка?
Долгое время он молчит, глядя на фотографию с камеры отслеживания скорости: Джефф Данн и девочка на переднем сиденье, время и дата в углу. Когда он снова поднимает на меня глаза, в его лице уже нет недоверия и возмущения.
– Хорошо, Конати. Я позвоню начальнику управления в Корнуолл и попрошу, чтобы патрульные еще раз сходили по адресу и не уходили, пока не получат визуальное подтверждение того, что мальчик там. Но завтра ты возьмешь отгул, никаких разговоров. Я позвоню, если что-то станет известно.
Он встает и идет к двери медленными, тяжелыми шагами и останавливается в дверях.
– Я очень надеюсь, что ты не ошибаешься, Конати.
Его слова висят в воздухе, даже когда он закрывает за собой дверь, и я боюсь, что в них должна была прозвучать не только грусть, но и угроза.
«Я не ошибаюсь, думаю я, когда он уходит. Я никогда в жизни не была ни в чем настолько уверена».
56
Марго
Среда, 10 апреля 2019 года, 20:04
– Проходи, – говорит Анна.
Я стою у входной двери, заглядывая мимо нее внутрь. Замечаю современную скульптуру на столике у стены и кусок темно-зеленой бархатной кушетки, который виднеется из-за угла. И это только прихожая.
И она имела наглость говорить, что у нее нет лишних денег, когда живет, окруженная всем этим роскошным барахлом?
– Я думала, тут везде камеры? – спрашиваю я и наклоняюсь, чтобы погладить ее кучерявую светлую собачку с медальоном «МИШКА» на ошейнике. Он с таким энтузиазмом машет хвостом, что хвост со стуком колотится по дверному косяку.
– Фахим сказал, что нам не нужно больше беспокоиться насчет похитителей. Входи.
Анна взвинчена. Я вижу по ее припухшим розовым глазам, что она плакала, руки у нее дрожат то ли от нетерпения, то ли от переутомления, я не знаю. Мы обе выглядим измотанными. Я неловко топчусь в прихожей, пока она закрывает за мной дверь.
– Туда.
Я снимаю ботинки и иду за ней на кухню, вдыхая богатые во всех смыслах ароматы ее дома, по дороге заглядывая в другие комнаты: обеденный стол на двенадцать человек, кабинет, обшитый деревянными панелями, – такой аккуратный, что сложно поверить, чтобы им кто-то пользовался. Ни в одной из этих комнат я не вижу камер.
Она точно говорила, что в ее доме камеры. Зачем ей
