Я не узнаю этот голос. – Не открывай глаза, пока я не скажу.
В машине ее запах: сигареты и дешевый парфюм. Я стараюсь дышать ртом и поворачиваю ключ зажигания. Машина заводится с глухим урчанием.
Я сдаю задним ходом, делаю резкий разворот, вдавливаю в пол педаль газа так, что из-под задних колес взметается фонтан пыли, и мы на полной скорости несемся по взлетной полосе. Добравшись, подпрыгивая на ухабах, до ворот, я выезжаю на дорогу.
Зак не переставая плачет, делая резкие вдохи между рыданиями. Я бросаю на него взгляд. Его пижамные штаны насквозь мокрые.
Я смотрю прямо перед собой на дорогу, чувствуя, как вырываются из моей груди подпитанные адреналином вдохи и выдохи и слезы высыхают на лице.
– Теперь можешь открыть глаза, малыш. Ты в безопасности.
– Есть еще кое-что, – Фахим кивает и ждет, пока я продолжу, – но мы должны обсудить это без свидетелей.
Фахим поворачивается к женщине и говорит ей что-то на своем родном языке. Она бросает на меня неприязненный взгляд и безмолвно выходит из комнаты.
Только когда дверь за ней закрывается и мы остаемся одни в комнате, где спит пациент, я могу заговорить.
– Марго, – говорю я. – Девушка, которая привезла меня на склад. Ей нельзя доверять.
Он некоторое время смотрит на меня со смесью любопытства и восхищения. Наверное, он думает, что я такой же головорез, как и он. Может, так оно и есть.
– И что же мы будем с ней делать, как по-вашему?
Он точно знает, на что я намекаю. Я смотрю на свои руки. Сколько еще крови я с помощью них пролью? Как далеко я могу зайти?
Я думаю о Заке, таком прекрасном, таком невинном. Вспоминаю его полный страха голос в телефонной трубке, нечеткий от седативных препаратов. Даже если я его верну, непонятно, что Марго будет делать дальше. Что она потребует. Кому она расскажет. Перестанет ли она когда-нибудь меня шантажировать. Нам с Заком придется всю жизнь оглядываться по сторонам.
Я смотрю Фахиму прямо в глаза.
– Мы ее убьем.
61
Рэйчел
Четверг, 11 апреля 2019 года, 13:16
Я просыпаюсь оттого, что у меня звонит телефон.
Я лежу на диване лицом в подушку, в голове у меня стучит, на подушке засыхает дорожка холодной слюны. Телевизор включен, звук приглушен до шепота. На меня со стен смотрит Джейми.
Я вслепую нашариваю на журнальном столике телефон, по дороге опрокинув пустой винный бокал, и, щурясь, смотрю на экран. Когда я вижу имя на экране, я поскорее принимаю вертикальное положение и откашливаюсь.
– Доброе утро, сэр.
– Сейчас уже день, Конати, – отвечает главный инспектор Уитмен.
Господи, я уже много лет так поздно не просыпалась. Вино, наверное, меня вырубило.
– Есть новости?
– Есть, – говорит он как-то неохотно. – Подъедешь в участок? Поговорим об этом.
У него снова этот тон, в котором чувствуется жалость.
– Я бы предпочла, чтобы вы мне рассказали прямо сейчас, сэр.
Боже мой, они, наверное, нашли мальчика, и он ранен.
Он тяжело вздыхает.
Ну давай уже, господи, не тяни резину.
– Ты ошиблась, Рэйчел. Мальчик в порядке.
Я молча сижу на диване. Пытаюсь что-то сказать, но слова отказываются складываться, оставаясь лишь клокотанием у меня в горле.
– Конати? Ты еще там?
– Вы не понимаете…
– Наши коллеги в Корнуолле связались сегодня с Джеффом Данном. Он сказал, что после вашего вчерашнего допроса доктор Джонс поехала прямо в Корнуолл и забрала мальчика, чтобы все прояснить.
Я представляю себе, как она мчит с открытым окном по М3 с развевающимися от ветра волосами, а я рядом с ней сидит улыбающийся мальчик.
– Нет, это какая-то бессмыслица.
– Конати… – предупреждает он.
– Вы видели его сами?
– Мальчика? – Он делает очередной тяжелый вздох. – Собственными глазами не видел.
– А полицейские в Корнуолле видели?
– Конати, не знаю, как тебе это получше сказать. Всё, кончено. Я дал тебе дело, а ты его похерила, вот так вот просто. Что бы ты сейчас ни сделала, это только ухудшит твою ситуацию…
Я вешаю трубку и вскакиваю с дивана, запихивая телефон в карман тех же рабочих брюк, которые были на мне вчера. Рубашка у меня вся мятая оттого, что я ворочалась во сне, на ней пятно от красного вина. Я хожу по комнате, чувствуя на себе взгляд Джейми, который смотрит из рамки над каминной полкой, и думаю, стал бы он меня стыдиться, если бы увидел в таком виде.
Я уже собираюсь выключить телевизор, когда вижу на экране Ахмеда Шабира. Лихорадочно начинаю прибавлять звук.
– Наш источник передает, что внутреннее расследование в больнице установило причину смерти: смерть Шабира объясняется неустановленной хронической сердечной болезнью, которая вызвала осложнения во время операции. Существует мнение, что он держал болезнь в секрете от широкой публики, чтобы предотвратить негативное влияние на его перспективы возглавить Лейбористскую партию и успешное участие в предстоящих выборах на пост премьер-министра.
«Нет, – думаю я, читая бегущую строку внизу экрана. – Нет, нет, нет, нет».
Все, во что я верила, закрывая вчера вечером глаза, разваливается на куски.
Я бегу в прихожую и сдергиваю куртку с крючка, по дороге успев поймать свое отражение в зеркале. Волосы у меня в ужасном виде после сна: примяты с одной стороны и всклокочены с другой. Я выковыриваю из глаз корки, хватаю со столика ключи и захлопываю за собой дверь.
Я нормально справлялась до того, как начала заниматься этим делом. До того как узнала про мальчика.
Я нашла баланс между тем, чтобы держать себя в руках и окончательно расклеиваться. Качели между тоской и принятием, они погружали меня в какое-то одно состояние, но всегда возвращали к другому. Я привыкла к этому процессу. Но когда я увидела этого мальчика на записи, со мной что-то произошло. Открылась рана, и мое горе полилось наружу. Теперь я в нем тону.
Я несусь к дому доктора Джонс, обгоняя одну машину за другой, вжимая педаль газа в пол.
Не могу появиться у нее в таком виде. Но мой гнев вырвался на свободу; я столько лет его сдерживала, пыталась не замечать, как он пинается, рвется, раздирает меня изнутри, прогрызая себе путь наружу. Если бы только у меня было кого обвинить, была бы одна-единственная причина испытывать ярость. Но столько всего наслоилось друг на друга, спаялось и слиплось в темную массу. Доктор Джонс разбудила зверя.
Я знаю, что она лжет. Меня снедает не просто шестое чувство или интуиция полицейского. Я знаю это как мать. Я знаю, что это значит – таить в себе отчаяние, чтобы доказывать миру, что справляешься. Я видела в ее глазах ту же самую борьбу: панику, желание защититься. Напряженную позу, которую принимают, чтобы не разъехаться по швам.
Я сворачиваю на Проспект. У себя на лужайках сидят люди, дети играют в мяч посреди улицы, подбирая его и отходя в сторону, чтобы я проехала. У них под носом неделю назад умерла женщина, но никто об этом не задумывается. То же
