своей боли: надругавшиеся над твоим сердцем не стоят этого. А ты справишься. Ты сумеешь. Ты сильная. Ты очень сильная. У тебя все получится.
Катя вздохнула еще раз и разжала сразу и уши, и глаза. Из спальни Давыдова еще донеслись странные задумчивые строки в его исполнении:
«Ах, часто и гусар вздыхает, И в кивере его порой Голубка гнездышко свивает…»[3]
Но Катя уже не стала гадать, какие Сонькины слова вынудили вечно сдержанного Давыдова расщедриться на подобную романтику. Ее это больше не интересовало. Она, не разуваясь, прошла в его комнату и без единого слова протянула явно смутившемуся гусару альбом с последними рисунками.
Теперь они действительно стали последними.
— Кать? — дебильно удивился Давыдов. — Я не слышал, как ты вошла. По телефону говорил.
Она подняла голову, не мигая посмотрела на него.
— С кем? — поинтересовалась равнодушно, не сомневаясь, что Давыдов соврет. Однако он ответил неожиданно честно.
— С Сонькой.
— И чего она хотела? — спросила Катя, так и не дождавшись продолжения. Очевидно, Давыдов не собирался об этом распространяться. Или ему все же хватит честности сказать ей в глаза, что все кончено? Если так, то, может, он еще и не такой конченый человек, каким его окрестила Катя.
Впрочем, ей ли теперь не все равно?
— Я сам не понял, если честно. Скучно в Питере, что ли? Да, в общем, и неважно, — расплывчато ответил Давыдов, и Катя передернула плечом. Ан нет, и здесь ошиблась. Что ж ты так, Давыдов? Не сподобился на правду? А еще гусар!
— Извини, если помешала, — сухо проговорила она и отклонилась, когда Давыдов подался к ней с поцелуями. Может, и стоило съездить ему по физиономии и высказать все, что она думает о них с Бессоновой, но Катя не собиралась доставлять им такого удовольствия. Ее унижения они не увидят. Как и ее слез.
Как бы ни было больно.
— Да ничего не помешала, Катюх, — немного удивленно отозвался Давыдов, а ее передернуло от этого обращения. Она позволяла его только близким людям. А таких больше не осталось. — Нам все равно уже пора выходить, чтобы в кино не опоздать. Или ну его в баню, этот кинотеатр? — неожиданно совсем другим — завлекающим — голосом проговорил он и легонько сжал Катины пальцы. — У меня дома ТВ совсем не хуже.
Она даже отпрыгнула от подобного беспредела. Что?! Да он же только что Соньке в любви признавался, а теперь Кате постель предлагает? На два фронта играет? Пока Софа далеко, и Сорокина сойдет? И как Катя наскучит…
Да он еще больший подонок, чем она сначала подумала! Да за такое!.. За такое!..
— Кать?..
Смотреть в его лживые глаза не было совсем никаких сил.
— Я… телефон дома забыла! — ухватилась за спасительную мысль она. — У подъезда меня жди! Сейчас буду!
— Возвращаться — плохая примета! — услышала она еще в дверях, но даже не обернулась. Плохая, Давыдов, как же! В зеркало на себя посмотри, вот где плохая примета — с тобой общаться! Но Катя себя не на помойке нашла! И она докажет, докажет, что с ней так нельзя! Докажет, что не такая уж она и безнадежная, как считали эти двое! Что ее тоже можно любить и хотеть! Олег вон, несмотря на Катин отказ, хотел с ней остаться, умолял дать ему шанс, называл удивительной, чудесной, не похожей на других, даже в команду обещал взять, доказывая крепость собственных чувств! И Кате вдруг стало наплевать, правда это или нет. Она должна была что-то сделать, чтобы не заорать в голос от сжигавшей боли и не сломаться на радость тем, кто так желал этого. И Олеговы объятия вполне подойдут, чтобы забыться хоть ненадолго, чтобы почувствовать себя желанной, чтобы… обмануть себя, уже в который раз. Ну и пусть! Катя попробовала любовь — настоящую, большую, о которой поют песни и пишут в книгах, — но та ей не понравилась. Больше никакой любви! Только холодный расчет!
Настолько же холодный, настолько холодны десять цифр Олегова номера. Катя смотрела на них в упор, пока не услышала знакомый недоуменный голос:
— Алло?
— Алло, Олег, это Катя! Можешь забрать меня от «Киномана»? Минут через двадцать? Спасибо, я буду ждать.
Она нажала «отбой» и, ничего не видя перед собой, вышла из дома.
Глава 25
Рома не понимал, что с Катей происходит. Она шла в кино сама не своя, почти не отвечая на его расспросы, шарахаясь от его прикосновений, убыстряя шаг и перебегая дорогу на красный, как будто опаздывала на экзамен. Строев опять довел и она никак успокоиться не могла? Так Рома нашел бы способ получше, чем эта непонятная гонка. В конце концов, пошел бы и лично поговорил с этим иродом, который только и знает, что до Катюхи докапываться! Рома даже попытался аккуратно прояснить этот вопрос, но она только огрызнулась, заявив, что ей плевать на всех Строевых на свете, и Роме пришлось искать другой источник ее обиды.
К моменту подхода к «Киноману» он уже не сомневался, что причина ее психа в нем, Давыдове, но при всем своем желании не мог припомнить за собой греха, столь разозлившего Катюху. Ну, предложил он ей дома остаться вместо похода в кинотеатр — так вроде она подобных двусмысленных намеков не только не чуралась, но и сама их поддерживала. Помнил Рома, как она забралась ему под футболку и гладила спину, не давая вздохнуть. Да и после не строила из себя святую невинность, а напротив, сама заводила и обещала, так что стоило поискать что-то другое. И Роме следовало разобраться с этой проблемой, пока Катюха не вынесла из-за нее мозг им обоим.
