— Уверяю, — Грель прильнул к ручке, которую целовал с немалою страстью, вводя Лизаньку в смущение, — что вы ни на секунду о своем решении не пожалеете… конечно, мне не случалось прежде женатым быть…
…еще чего не хватало!
— …однако я, лишь увидевши вас, осознал, что все эти годы искал истинную свою любовь…
Карету вновь подбросило, и розы раздраженно кольнули Лизаньку в ладонь, будто бы укусили… нехорошая примета…
…не верит она в приметы.
А вот в батюшкино коварство — так даже очень верит. В то, что станется с Евстафия Елисеевича сделать все возможное и невозможное, дабы расстроить Лизанькин брак.
— Мой батюшка не слишком-то обрадуется. — Она руку высвободила, решив, что с Греля хватит, после свадьбы успеет он нацеловаться, когда Лизанька вся-то целиком его станет. — Он отчего-то крепко против вас настроенный, но если мы обвенчаемся…
— И сделаем наш брак действительным…
Об этом моменте Лизанька, конечно, думала, но думала именно так, как полагалось бы девице ее положения, возраста и воспитания, — стыдливо и с тайным предвкушением чуда.
— Да, — она погладила будущего супруга по руке, — именно. Тогда у него не останется выбора иного, кроме как принять тебя.
Карета остановилась на окраине Гданьска. Окраине, следовало признать, неряшливой. Простые деревянные дома, иные покосившиеся, иные — грязные, стоят тесно, глядятся друг в друга окнами. Лают цепные псы. Трубы дымят. Пахнет нехорошо, сточными водами, и Лизанька, зажав носик, принимает помощь Греля.
Мостовая грязна.
И стена, храм окружавшая, тоже выглядит не особо чистою.
И сам храм… не о таком Лизанька мечтала. Ей мнилось, что обвенчают их в маленьком деревенском храме, пусть бедном, но аккуратном, благостном… здесь же…
— Мне тут не нравится, — капризно заявила она, испытывая преогромное желание сбежать.
В карету.
И крикнуть кучеру, чтобы возвращался, пока не поздно…
…поздно.
— Потерпи, любимая. — Грель приобнял. — Уже недолго. Это всего-навсего место… и потом мы сможем переиграть свадьбу так, как тебе захочется.
Что ж, об этом Лизанька и сама думала, поскольку девичьей мечты было жаль, и с Грелем согласилась: переиграют.
Будет у нее и свадьба, и фата каскадом, и кортеж на дюжину карет… и невестина, по обычаю белая, с открытым верхом, чтоб весь честной люд красавицу видеть мог. Экипаж украсят цветами, лентами и посеребренными бубенчиками…
В храмовом дворе выла собака. Старый мосластый кобель забрался на крышу будки, уселся, вперившись печальным взглядом в круглую луну.
Воет… дурная примета…
— Идем, дорогая, идем. — Грель уверенной рукой подталкивал невесту к распахнутым дверям храма.
…и на ночь глядя брак справлять…
…не будет удачи…
…а еще на пороге споткнулась, и… и ничего страшного, в той, другой, настоящей Лизанькиной свадьбе все-то состоится по правилам.
…залогом ее было кольцо на Лизанькином пальчике.
В храме пахло котлетами и еще, пожалуй, жареной рыбой. И запах этот заглушал обыкновенную для Ирженина места сладкую взвесь ароматов.
Шаг. И словно бы холодом в сердце самое плеснуло… что она, Лизанька, делает? Разве папенька желает ей зла? Не желает… и сама Лизанька себе зла тоже не желает… и выпало все вот так… престранно… и если повернуть…
…беззвучно оборвалась нить, привязавшая ее, Лизаньку, к Цветочному павильону. И из сумрака, разодранного от силы десятком свечей, выглянул пресветлый лик Иржены.
Статуя дешевая, старая, с облезлою краской. И та истерлась, особенно волосы… казалось, будто седина проступает в черных косах богини… и трещины на лице ее — чем не морщины? Однако само лицо это не утратило иной, нечеловечьей красоты, которая и приковала Лизанькин взгляд.
Глаза.
Синие, яркие глаза… Иржена смотрит на нее, на Лизаньку, с упреком, с пониманием… скольких беглых девиц она уже перевидала? Великое множество… одною больше, одною меньше…
Появился жрец, толстый и лысый, принесший с собою все тот же запах жареной рыбы, и Лизанька смотрела на лоснящиеся его губы, думая лишь о том, что богиня, кажется, ее благословила. И эта мысль дарила успокоение.
Лизанька слушала жреца, но не слышала ни слова. Впрочем, что он может сказать? Лизанька напутствия слышала, и не раз: жена да уважает мужа своего… будет ему верна… родит детей и прочее, и прочее… на всех свадьбах говорили одно и то же.
Скорей бы уж.
Вот жрец, вытерши руки о подол хламиды, достал из-под алтаря храмовую книгу в темной обложке. Писал он быстро, а Грель все одно приплясывал от нетерпения, то и дело на дверь озираясь. Неужто опасался погони?
В книге Лизанька расписалась и в брачном свидетельстве, которое жрец заполнил прямо на храмовом камне. За это самое свидетельство, исполненное на плотной гербовой бумаге согласно установленному образцу, Грель заплатил три злотня.
И само свидетельство, сложив, убрал в кожаный бумажник.
Все, теперь она, Лизанька, мужняя жена. Правда, смутило немного, что в свидетельстве она значилась панной Стесткевич…
…ничего, позже Себастьянушка бумаженцию эту поменяет, и будет Лизанька княжною Вевельской…
И последние сомнения разрешились, когда Грель подхватил Лизаньку на руки и, дыхнув мятой в ухо, прошептал томно:
— Теперича ты только моя!
— Ваша… — вздохнула Лизанька, обвивая руками шею супруга.
Быть мужнею женой ей определенно нравилось. И, устроив голову на груди Греля, она позволила отнести себя в карету, которая так и ждала перед храмовым двором. А из кареты — в гостиницу… конечно, он ведь обо всем озаботился.
И нумер взял дорогой…
…правда, сама-то гостиница была из окраинных, каковые не отличались особой роскошью. Встретил их мрачный хозяин, передал Грелю ключи и буркнул:
— Проблем не будет?
— Не будет. — Грель кинул злотень, и монетка покатилась по стойке. — Все, как договаривались?
— А то! — хмыкнул хозяин, подкручивая соломенный ус. — Панна останется довольна… обслугою, так точно.
В нумере, каковой располагался под самой крышей, а оттого слышно было, как романтично воркуют голуби, Лизаньку ждала ванна и кровать, усыпанная розовыми лепестками.
Еще охлажденное шампанское.
И супруг…
— Ты прекрасна, — с придыханием произнес он, подав бокал. И Лизанька, переодевшаяся для первой своей брачной ночи — конечно, лучше бы, чтоб оная ночь прошла в месте поприличней, скажем, в «Трех цаплях», а то и вовсе в «Гданьской короне», — зарделась.
Шампанское она осушила одним глотком.
Это от волнения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
