Адам в темноте разглядел качели. В одну минуту он перерубил саблей веревки, взял толстую дубовую доску и начал с товарищами бить ею в дверь, как тараном. Глухой гул пронесся по дому.
При звуках этого гула старый слуга князя Огренева Силантий вскочил и прислушался. На дворе с остервенением залаяли собаки, сторожа забили в доски, послышался лошадиный топот, и в то же время весь дом содрогнулся от ударов в дверь. Силантий схватил со стены свой меч и бросился к хозяину дома, крича:
— Князь, на нас напали, в дом ломятся. Слышишь?
На дворе раздались выстрелы.
Князь Огренев уже был на ногах и, взяв в руку меч, надевал кольчугу.
— Зови людей, всех, кто есть! — приказал он. — Раздай им мечи, бердыши, палицы, все, что найдется. Беги с ними к двери!
Силантий выбежал. Навстречу ему бросилась мамка с возгласом:
— Свет мой! К нам ломятся! Куда нам деться? Лебедушка моя как в силке бьется!
— Веди сюда, к князю! Да живей, старая! — И Силантий побежал собирать людей.
В доме набралось их до пятнадцати человек.
— К дверям! — приказал Силантий, устремляясь к терему. — Выноси княжну!
Рослый Матвей бросился наверх, сгреб княжну в охапку и побежал с нею. Она приняла его за разбойника и стала биться. В этот миг дверь со стоном треснула и распахнулась. Поляки ворвались в нее. Силантий взмахнул мечом, и один из них упал с рассеченной головой.
— Не забыл еще битвы! — крикнул Силантий и замахнулся снова.
Огромный Адам поднял дубовую доску, но в этот момент сверху раздался выстрел и Адам упал.
— Бей их! — крикнул сверху старый князь, беря в руки другое ружье. — Кто умеет стрелять, ко мне!
Матвей снес княжну, сдал ее мамке и бросился на помощь князю.
— В бой! — кричали поляки, стараясь сбить Силантия, который в узкой теремной лестнице, невидимый врагам, махал своим мечом.
— Кто может, идите к крыльцу! За мной! — закричал князь. — Ты, Силантий, держись здесь!
Несколько человек бросились за князем. У красного крыльца в двери ломился Свежинский со своими жолнерами. Они били в дверь тяжелыми камнями. Дверь стонала.
Князь поднялся наверх и открыл окно. Прямо под ним стояла куча поляков.
— Матвей, бери ружье и целься! — приказал Огренев. — Ну!
Грянуло два выстрела — и двое из осаждавших со стоном покатились по земле.
В это время князь увидел огненную змейку. Шипя и извиваясь, она лизала стены и поднималась все выше и выше. Князь побледнел. Он понял, что защита немыслима.
— Горим! — сказал, подбегая к нему, один из слуг. — Подлые ляхи подожгли нас с четырех концов!
Князь бросился назад.
— Силантий, мы горим! — закричал он. — Спаси дочь, если я умру, и помни Теряева. Это он! — И, сказав это, он с остервенением бросился к крыльцу.
Двери уже были сломаны, и поляки толпой ворвались в сени. Князь врезался в толпу. Испуганные неожиданностью, поляки не дали ему отпора и четверо друг за другом повалились на пол.
— Режь! Он один! — крикнул Свежинский.
Поляки опомнились и с криком бросились на старика. Он прислонился к столбу и сыпал удары налево и направо.
— Ах, нех тоби дьяблы! — вскрикивали изумленные поляки.
Но вот один из них подошел сзади и отсек князю руку. Меч со звоном упал на пол. В то же мгновение над головой князя сверкнули сабли, и он упал, весь иссеченный, с разбитой головой и перерубленной шеей.
Поляки потом устремились по горницам, ища добычи.
Силантий, услышав слова товарища и господина, бросился к княжне. За ним с гиком устремились разъяренные поляки. Силантий в темноте споткнулся и упал. Поляки перебежали через него.
Между тем пожар разгорался все сильнее. Зарево осветило всю окрестность. Поляки, бывшие в засаде, не выдержали, кинулись тоже в усадьбу, и ее защитники были перебиты. Поляки торопливо бегали по горницам и грабили.
Ходзевич бросился в терем, но там никого не оказалось. С проклятием он побежал по узким переходам с лесенки на лесенку, из горницы в горницу — Ольги нигде не было. Вдруг он увидел Федьку Беспалого. Почти по пояс залезши в глубокий сундук, подлый мужичонка доставал что-то со дна и болтал в воздухе ногами.
Ходзевич схватил его за шиворот и крикнул:
— Где княжна? Подай мне княжну!
Он был страшен, с лицом бледным и окровавленным. Федька затрясся. Ходзевич волок его, но Федька все-таки успел захватить один мешок с венгерскими рублями и, не выпуская его, сказал:
— Пойдем, господин, в образную, больше им некуда деться!
— Веди!
Федька спешно повел его.
— Вот! — указал он на дверь и снова устремился к дорогому сундуку, но там уже копошились поляки.
— Уйти пока до худа! — решил Федька и бросился наутек.
Ходзевич распахнул дверь. В полутемной комнате от него порывисто рванулась стройная фигура.
— Моя! — радостно воскликнул Ходзевич и поднял Ольгу на руки.
Она забилась, и в тот же момент на руке Ходзевича повисла старуха Маремьяниха, визжа что есть силы:
— Отдай, душегуб! Отдай, разбойник!
Ходзевич ударил ее коленом в живот, и она со стоном покатилась по полу.
Дым уже захватывал дыхание. Ходзевич поспешно выбежал из горницы. Старуха ползком потащилась за ним, доползла до лестницы, сорвалась и, вся избитая, выкатилась на двор.
— Кто-нибудь двое, со мной! — приказал Ходзевич. — Трех коней!
Двое жолнеров бросились впереди него.
Ходзевич выбежал на двор. Ольга взглянула на него, а так как пожар осветил его лицо, то она узнала того, кто клялся взять ее силой, вскрикнула и лишилась чувств.
Жолнеры подали коня. Ходзевич вскочил, перекинул Ольгу через седло и помчался, сопровождаемый двумя жолнерами, уже набившими свои карманы.
— Засветло еще в Калуге будем, — весело сказал поручик.
А в это время в княжеском доме, объятом пламенем, опьяненные корыстью поляки грабили, забывая об опасности быть погребенными под развалинами горящего дома.
Федька Беспалый трясущимися руками снова закапывал в землю свою кубышку, теперь уже полную до краев серебряной монетой, а Силантий, спасшийся чудом от смерти, скрылся в подвале и ждал конца разбоя.
Глава V
После погрома
В эпоху, описываемую нами, такой грубый произвол, какой проявил поляк Ходзевич по отношению к князю Огреневу, являлся малым, ничтожным делом, не имеющим большой важности. История того времени внесла на свои страницы такие картины зверств и насилия, пред которыми бледнеют наглые зверства опричнины, грубые набеги татар во время страшного ига.
Это была эпоха Смутного времени. Понизовая вольница, голодные орды бродячих черкесов, украинские казаки, поляки — все, как коршуны, жадные до добычи, стеклись на Русь и терзали ее обессиленное неурядицами тело. Имена Сапеги и казацкого атамана Заруцкого кровью вписаны на страницы нашей истории.
Когда появился «вор»-самозванец под Тушином, к нему под знамя стеклись эти казаки и поляки и потом, как зараза, расползлись по всей Руси за так называемыми стациями, или поборами. И чего они ни делали на Руси, как ни поганили ее! Врывались в монастыри и насиловали монахинь; впрягали в повозки священников и катались на них; заставляли монахов петь срамные песни и плясать; жгли и мучили женщин, да как! — продевали в их груди веревки и волокли их по дороге; разрывали детей надвое, кидали их на копья; сжигали людей живьем и всячески ругались над святынями. Богослужебные сосуды заменяли кубки для пьянства, образа служили постелями, столами, покрышками для непотребных сосудов! Ризами негодяи покрывали лошадей и на алтарях насиловали женщин. Не было мерзости, не было злодейства, которое можно создать разнузданной фантазией и которое не было бы выполнено в то время.
Год, с которого началось наше повествование, являлся уже четвертым этого страшного времени. Король Сигизмунд, замышляя присоединение России к своей короне, громил Смоленск, сбираясь идти на Москву. «Тушинский вор», не будучи в силах справиться со своевольными поляками, бежал из Тушина и превратился в «вора калужского». Беспокойный Сапега снял осаду Троицкого монастыря, побывал у Сигизмунда и пришел на помощь «калужскому вору», подле которого ютились казаки и русские с князем Трубецким во главе. Дикий, неистовый Заруцкий бороздил Русь, думая пристать к Сигизмунду. В это время Скопин, победно прошедший по России до Москвы и испугавший врагов, был предательски умерщвлен в Москве. Брожение, поднятое надеждой на освобождение, упало, и уныние охватило всех. Царь Шуйский в Москве, сраженный неудачами, потерялся и, сознавая свое бессилие, уже чувствовал близкий конец. Сигизмунд собирал полчища, посылая Жолкевского, коронного гетмана, воевать Москву. В Калуге Сапега уговаривал «вора» сделать то же. Патриотическое чувство поддерживалось только братьями Ляпуновыми в Рязани и великим в своем геройстве святителем патриархом Гермогеном.
