Они ехали до рассвета, продолжая мечтать о том времени, когда Русь очистится вся от врагов и успокоенный народ снова вернется в свои разрушенные дома, охраняемый всей землей избранным царем.
А в это время, разметавшись на своей девичьей постели, грезила без сна взволнованная Ольга. Она, как и Терехов, тоже восстанавливала каждый миг прошедшего свидания, вспоминая каждое слово, взгляд, движение. Настанет время, мечтала она, и они будут вместе.
— Мамушка, — тихо позвала она.
Старуха проснулась и спросила спросонья:
— А? Что, лебедка?
— Загадай ты мне, скоро ли я…
— Тьфу! С нами крестная сила! Спи, срамница! Ишь что задумала. На ночь, и слова такие: черного тревожить! Свят, свят, свят!
— Разве нельзя, мамушка?
— Говорю, спи! Христьяне только под Крещенье гадают да под Ивана Купала, вот что! А то на-ко! Ох, Господи, и откуда у тебя мысли такие! Спи!
— Я тогда на звездочках гадать буду! — мечтательно сказала девушка. — Звездочка будет падать, а я скажу, чего хочу. Оно и исполнится.
Глава III
Старый князь
Старый князь Огренев-Сабуров был ровесником и другом Бориса Годунова при грозном царе Иване Васильевиче; только в то время, как Годунов жил при дворце, стараясь ладить и с Малютой, и с худоумным царевичем Федором, и с грозным царем, князь Сабуров славил царя оружием в битвах с Литвой, Ливонией и шведами. Грозный царь отличал князя, в мирное время удерживая его при дворце, но князь не любил наглой опричнины, не выносил переходов от убийства к молитве и искал покоя в богатой вотчине под Рязанью со своей женой. Умер грозный царь, и князь, уговариваемый Годуновым, переселился в Москву и стал советником Годунова, как в царствование Федора, так и его, Бориса. Трудная была роль для прямодушного князя в последние годы этого несчастного царствования, когда на народ посыпались бедствия голода, мора и пожара, а сам царь Борис, мучимый подозрительностью, обратился в тирана. Но горечь службы князя смягчала страстная любовь к дочери Ольге. Из Польши пришел первый самозванец. Вспомнил князь свои походы и вышел в бранное поле. Но измена Басманова сразу окончила войну, и возмущенный князь торопливо уехал в свою вотчину, гнушаясь всеми, кто поклонился Лжедмитрию и его изуверке-жене Марине. Страшные майские дни 1606 года он пережил у себя дома, раз — поневоле — съездил в Москву поклониться Шуйскому и окончательно отрешился от мира.
В течение этого времени Бог взял у князя Огренева жену, и он всю свою душу положил на любовь к дочери. Росла она умницей и красавицей, и радовалось отцовское сердце. Присмотрел он и жениха для нее, молодого князя Теряева-Распояхина, с отцом которого он делил ратные успехи. Молодой князь Теряев служил при Василии Шуйском и отличился под Тулой, склонив Болотникова к сдаче. Радовался на него Огренев, но скоро тучи заслонили горизонт тихой радости.
В душную летнюю ночь вышел старый князь в сад и нечаянно накрыл в нем целующихся молодых любовников — свою дочь Ольгу и боярского сына Терехова-Багреева! Хищным соколом он налетел на них и схватил дочь за косу.
— В терем, негодница! — закричал он не своим голосом. — Эй, девки! Кто есть?
Мамка Маремьяниха в страхе обежала весь сад и, будто из терема, засеменила ногами, а дура сенная девка Матрешка выскочила на зов и с ревом повалилась в ноги князю.
— Прости, князь милостивый! Невдомек нам было! Просто по малину вышли!
— Вон! — заревел князь. — В избу! На тягле заморю, гадину! А ты, старая, — обратился он к мамке-старухе, — чего глядишь, на то ли стоишь при ней! Веди Ольгу в терем!..
— Князь, дозволь слово вымолвить, — глухо произнес Терехов.
До сей минуты он стоял растерянный, смущенный и гневный, чувствуя, что пойман, как вор, тогда когда его сердце и душа были полны самых честных, самых возвышенных чувств.
— Пожди малость! — грозно ответил князь и снова обратился к мамке: — Глаз с нее не спускай! За порог шага сделать не давай! Да сбери то, что любо, из рухляди и в дорогу готовься. Завтра уедем!
Дрожащая мамка повела Ольгу к дому, сзади них с громкими причитаниями поплелась Матрешка.
Князь с грозной усмешкой обратился к Терехову:
— Ну, что же сказать хотел? Хочешь поведать, что забор не высок, замки не крепки, что сам, дескать, вору потакал? Так, что ли?
— Не вор я, князь, и негоже тебе говорить такое, — ответил молодой человек дрогнувшим голосом, — а полюбилась мне твоя дочь пуще жизни, и я ей люб. Собирался к тебе я сватов заслать, да вот и слу…
— Ты? Ко мне сватов? Ты? К князю Огреневу? Щенок ты паршивый! Отец твой у расстриги на посылках служил, в ногах его валялся, крест ему целовал, а ты ко мне сватов! Иди! Да спеши, а то прикажу собак спустить, подлый выродок, девичий вор!
Терехов схватился за пояс, где торчал у него длинный нож, но опомнился, низко опустил голову и пошел вон из сада.
Закручинился он, но его кручина стала еще злее, когда неделю спустя потянулся длинный обоз Огренева из Рязани в далекую вотчину под Калугу. А где та вотчина, Терехов и узнать не мог, как не мог напоследок взглянуть на Ольгу…
Старый князь Огренев встревожился. Страх за свою честь охватил его, и он тотчас послал на Москву гонца звать Теряева-Распояхина к себе под Калугу.
«Обвенчаю их поспешнее, — думал он, — и успокоюсь. А то одной тревоги не оберешься. Где усмотреть старому пастуху за молодой козой?»
С нетерпением ждал он своего гонца из Москвы, но тот нагнал его лишь по дороге в Калугу.
Лицо князя просияло, но скоро стало темнее тучи, когда он услышал вести от своего гонца.
— Когда же будет? — спросил он. — Отдал грамоту?
Гонец поклонился князю и вынул из-за пазухи его грамоту.
— Прости, князь, — ответил он, — назад твоя грамота! Князь Теряев-Распояхин от царя Василия Ивановича отложился и перешел на службу в Тушино, к тому царю.
Огренев, как на пружине, выпрямился в седле.
— Врешь, холоп, род Теряева не знает измены. Его деды и отец лили кровь за своих царей. Откуда возьмется такой выродок? Где он? Ты видел его? Проехал в Тушино?
— Прости, князь, — ответил гонец, — Тушина нет уже — его сожгли поляки. «Вор» бежал, теперь сидит в Калуге, и с ним ли князь, того никто не ведает. Говорят, князь Трубецкой с ним и еще много князей и бояр.
Князь резко осадил коня. Отрешившись от света, он мало знал положение дел и даже не представлял себе размеров той смуты, которая охватила Русь. А теперь вдруг он слышит ко всему, что «вор» сидит в Калуге, там, куда он едет.
«Судьба, — усмехнулся он, но не велел сворачивать. — Пусть будет что будет, — решил он, — а этот изменник, собака, будь от меня проклят!»
На его лице отразилось страдание. Любил он сына своего друга, как родного, решил свадьбу его со своей дочерью, а теперь разом оборвал эти струны. Велика была боль его сердца, но разом она и кончилась.
Огренев приехал в свою калужскую вотчину, исправил усадьбу и зажил тихой жизнью помещика, не радуя себя даже отъезжим полем.
Его старый слуга Силантий Мякинный не узнал своего князя. С первого похода до этих дней был он неразлучен с князем, рядом с ним он рубился в сечах; не раз спасал его от смерти, не раз и князь платил ему тем же; каждую мысль привык поверять ему князь, а теперь вдруг закручинился, заперся в усадьбе, ровно медведь в берлоге, и ему даже слова не бросил. Не выдержал такого состояния Силантий и запил — и чем сильнее пил, тем храбрее становился. Наконец он однажды преградил князю путь в сенях и упал ему в ноги:
— Смилуйся над слугой твоим! Сам ты меня боевым товарищем звал, из одной миски хлебали, одной чаркой делились, плечо о плечо рубились. Каждую думу свою поверял ты мне. Открой и теперь свою думу. Силы нет! Дома все словно при покойнике ходят; княжна плачет в тереме, девки ревут, мамка охает. Слуги твои громко слово сказать боятся. Что случилось, князюшка?
— Встань, — приветливо сказал Огренев, — иди в мою горницу.
И там поведал он ему свое горе. Проклял он названого сына, а теперь кается; хочется ему самому повидать его, поговорить с ним: может, одумается. А как сделать, того не знает. Да и в Калуге ли он? Может, сложил уже в бою свою голову?
— Батюшка, князь! — воскликнул Силантий. — Да на что ж у тебя Мякинный, верный раб?! Пиши письмецо и шли меня. К самому нечистому на рога пойду, не токмо к «вору» в берлогу!
Князь порывисто обнял Силантия.
— Душу мою от тяготы избавил! Готовь коня и скачи. Никакого письма не надо. Скажи: «Князь здесь и тебя зовет!» Пусть беспременно приедет! Скачи сейчас же. До Калуги сорок верст. Времени тебе — один день!
Силантий спешно вышел, а поздно за полночь вернулся домой и прямо прошел к князю. Его лицо было хмуро и строго. Ничего не ответил он на расспросы князя, а сказал только, что Теряев-Распояхин будет у него не позже как завтра.
