Из кибитки он вылез, улыбаясь во весь рот. Улыбка далась ему на удивление легко: он даже сам удивился.
Сергей выскочил ему на встречу на крыльцо, стиснул в объятиях, пробормотал: «Ну, слава Богу, ты здесь…»
В гостиной было накурено до синевы, стол уставлен остатками ужина. Гости, видимо, только что удалились и Мишель пожалел об этом: врать Сергею на людях было много легче, чем наедине.
– Я только тебя и ждал. Ты письмо наше получил?
Услышав слово «письмо», Мишель вздрогнул.
– Какое письмо? Нет… ничего… не получал…
– Мы с Матюшей тебе писали. Третьего дня с почтой отправил…
– О чем писали?
– Ты две недели знать о себе ничего не давал. Я тревожился.
– Меня горбун под домашний арест посадил.
– Вестей никаких из Петербурга не имеешь? Или хоть из Москвы?
– Нет! А ты как?
Сергей с нарастающей тревогой всматривался в лицо Мишеля: о том, что друг его хочет скрыть от него что-то, он понял с порога и теперь пытался отгадать, что же случилось? Отчего Миша не такой, как всегда, отчего прилипла к его лицу эта жуткая улыбка, больше похожая на нервный оскал, почему его вечно наполненные музыкой пальцы бессильно повисли вдоль тела, глаза потускнели? Можно было гадать и дальше, но Сергей решился спросить прямо:
– Миша, милый, я вижу – что-то случилось, и ты сие от меня таишь… Я хочу знать – что произошло с тобою?
– То, что со мной происходит, – с внезапной злостью произнес Мишель, – до одного меня касается: о деле нашем я тебе обязан докладывать, а до всего иного тебе дела нет! Оставь меня, ничего я тебе не скажу!..
– Да что ты, остынь, не хочешь – не говори… Может ты хоть умоешься с дороги?… И шинель-то хоть сними… Что ты одетый стоишь?
Мишель опустил глаза и увидел на полу темные следы от сапог, растаявший снег, дорожную грязь. Стянул с рук перчатки, начал расстегивать шинель и понял, что пальцы внезапно ослабели и разучились производить даже самые простые и незамысловатые действия. Голова закружилась, подкосились ноги. Чтобы не упасть, ухватился за плечо Сергея, тот поддержал его, помог снять шинель, увидел письма во внутреннем кармане. Глянул вопросительно. Мишель кивнул: не было сил слово вымолвить. Рухнул на диван, не снимая сапог, лег, отвернулся лицом к стене. Лежал и слушал, как шуршит почтовая бумага, как учащается дыхание Сергея, читающего письмо.
– О Боже! – тихо воскликнул Сергей, – что же ты сразу-то не сказал?! – Мишель молчал. – Не мог? – Мишель кивнул, стукнулся лбом о спинку дивана, выругался вполголоса, прижал руку ко лбу. Сергей кинулся к нему, обнял.
– Даже думать страшно, Миша, не то, что говорить? – шепнул он в покрасневшее от волнения ухо.
Мишель схватил руку Сергея, прижался губами к ладони, накрыл ладонь друга своею: словно двойной заслон поставив словам.
– Казнишь себя, мучаешься, считаешь – сколько раз огорчал, сколько раз на письма не отвечал, или отвечал холодно, сколько раз мог в Москву съездить, и не съездил? – продолжал Сергей, тихо гладя Мишу по голове.
Мишель кивнул.
– Все детские шалости свои вспоминаешь: как не слушался, как убегал, как в Москву рвался? Чудовищем себя считаешь? Злодеем? Или – как там батюшка твой в письме написал – «псом неблагодарным»? Так, Миша?
Мишель опять кивнул.
– Себя в ее смерти винишь? Думаешь, что дни ее сократил? Плакать из-за сей мысли не можешь, есть, спать, жить? Милый, родной мой, успокойся, утешься – ты не виноват ни в чем. Она тебя до последней минуты своей земной жизни любила и сейчас любит – верно, она не хотела бы, чтобы ты страдал и мучился. Она в пожилых летах умерла, хворала долго – в таких случаях смерть – облегчение участи человеческой… Не казни себя, не укоряй ни в чем – уверен, она тебя тоже ни в чем не винила и не укоряла, потому что матери именно так своих детей любят…
Мишель всхлипнул раз, другой – и разрыдался неудержимо: слезы, что он сдерживал несколько дней, вдруг хлынули потоком. Он повернулся к Сергею, уткнулся носом в его грудь, плечи его тряслись. Сергей гладил его по голове, мысленно благословляя почти незнакомую ему маменьку Мишеля – своею кончиною она, похоже, спасала своего непутевого сына.
– Миша, тебе надобно в Москву ехать, – тихо и вкрадчиво шепнул он на ухо другу, – сие твой долг…человеческий. Ты у полковника об отпуске просил?
– Просил! – сквозь слезы едва выговорил Мишель, – он… мне сказал… что он… отпуска мне даст… права не имеет… в Киев отправил… чтобы я оттуда… в Житомир написал… Роту… Чтобы я… у Рота отпуск просил… а он… отпустить меня… не может… вот так, Сережа… о, Господи, да что же это такое! Сие бес. чело… веч. но… – Мишель вновь расплакался.
– Бесчеловечно, – глухо повторил Сергей.
– Что случилось? – Матвей вошел в комнату, толкнул форточку, чтобы выветрился табачный дым, – что с ним?
– Маменька у него в Москве скончалась, Тизенгаузен его к Роту отправил – отпуск просить, – быстро объяснил Сергей, – дай ему что-нибудь… из аптечки твоей.
– К Роту отправил? – Матвей потер пальцем висок, хмыкнул, – крепко, видать ты ему насолил, Мишка… Ну да ладно, – наклонился к Мишелю, потрепал по плечу, – не убивайся ты так. Сережу пожалей. Он, в отличие от маменьки твоей живой еще…
Спустя полчаса наплакавшийся Мишель задремал на диване. Сергей снял с него сапоги и сюртук, укрыл одеялом, задул свечу.
Матвей поманил его в соседнюю комнату.
– Надо в Житомир ехать, – веско сказал он брату, – отпуск для него просить. Рот к тебе благоволит: хоть он и скотина, а тебе не откажет…
– Я и сам о том же подумал… Но сейчас не могу – служба. Послезавтра дивизионного ждем – сам знаешь…
– Ничего: думаю пару дней еще подождать можно… Да и куда ты сейчас от него… Верно?
Сергей кивнул, улыбнулся жалкой, кривой нервной улыбкой.
– Дай и мне чего-нибудь, Матюша… Сердце болит…
Матвей торопливо открыл аптечку, накапал микстуру в рюмку, протянул брату.
– Я сегодня слышал, что отрекся все-таки Костя, – сказал он, стремясь отвлечь брата от горестных мыслей, – говорят, на днях повторная присяга будет. Николаю Павловичу на сей раз…
– Никому я больше присягать не буду, – безразлично и устало произнес Сергей, – хватит с меня… Хватит с меня клятв, присяг, приказов – не хочу ничего… Все сие – Божескому и человеческому закону противно… Не могу больше дичь эту терпеть… Все кругом притворяются, ролю играют, как на комедиянты дешевые… Правды никто видеть не хочет. Ну да ничего, – Сергей выпрямился, ударил кулаком по столу, – я им всем глаза открою!
22
В прихожей генеральского дома мирно дремал денщик. От дверного скрипа и шагов вошедшего он даже и не пошевелился.
– Генерал у себя ли? – Сергей потряс его за плечо.
– У себя, но принимать никого не велели… – денщик со сна вытаращил глаза. – Потому как гости ныне у них…
– Доложи: подполковник Муравьев встречи просит. Его превосходительство разрешили мне бывать у него без приглашения.
Денщик взял с плеч Сергея шинель и отправился докладывать. Вернулся через несколько минут, сказал подобострастно:
– Его превосходительство просит ваше высокоблагородие тотчас же пожаловать к нему.
Сергей вошел; госпожа Змеевская пела. Рот махнул Сергею рукою, приглашая сесть рядом с собою. «Сейчас допоет, и поговорю с ним», – решил Сергей про себя. Змеевская закончила, раздались аплодисменты.
– К столу прошу, господа, – сказал Рот.
– Ваше превосходительство, – начал Сергей просительным тоном. – Надобность имею говорить с вами…
– Подождите, подполковник. Сначала извольте к столу.
Сергей понял: стол был обязательным условием выполнения просьбы. Скрепя сердце, он сел за стол. Подали вина.
– За здоровье его императорского величества государя императора Николая Павловича! – провозгласил хозяин.
Все встали.
В комнату вошел адъютант, прошептал что-то на ухо генералу. Рот нахмурился и, не говоря никому ни слова, вышел из залы.
– Кушайте жаркое, подполковник.
– Благодарю вас.
Сергей взял вилку и потыкал в тарелку. Заплаканное лицо друга стояло перед глазами. Мясо было жестким, вино – кислым.
– Что с вами, подполковник? Вы нездоровы?
– Нет, с чего вы взяли, капитан? Головокружение некоторое… чувствую, с мороза, верно.
Сергей взял кусок с тарелки и с усилием принялся жевать.
– Ныне время тревожное, – начало капитан светскую беседу. – Сегодня одна присяга, завтра другая. Только и успевай глядеть, чтобы войска спокойны были.
– Тревожное ныне время, – эхом ответил ему Сергей.
– Говорят, злодея главного поймали. Слава богу, не у нас в армии. Полковник Пестель арестован в Тульчине, у Витгенштейна. Я знавал его, мне он исправным офицером всегда казался. Вы знавали Пестеля?
– Н-немного…
Сергей отложил вилку, покраснел и опустил глаза; врать он не умел и знал это за собою.
– И слухи ходят, что застрелился сей злодей при аресте…
