Рассвирепел шах Сефи. «Мой великий дед, — заявил он, — мне доверил престол, и мне лучше знать, что принесет пользу, а что вред моей стране. А ежели ты, бегларбег, моей воли не выполнишь, я пойду на тебя войной и сурово покараю за ослушание мне и неповиновение аллаху».
Некоронованный шах Персии пренебрег угрозой молокососа, послал дерзкий ответ новоиспеченному правителю:
«Я был опорой твоего трона еще в те времена, когда на этом троне восседал великий шах Аббас, не расшатывай эту опору, ибо если она обрушится, то в первую голову тебя самого раздавит».
Знал свою силу первый спасалар персидского двора, поэтому был так дерзок и решителен он, возвысивший шаха Аббаса и служивший ему верой и правдой. Не только португальцы, знавшие цену его могуществу, но и осторожные англичане, и султанский двор были готовы поддержать Имам-Кули-хана, когда речь шла о том, чтобы обуздать и приструнить набиравшую силу и грозившую всему Востоку Персию.
Это прекрасно понимал ширазский бегларбег.
Понимал это и шах Сефи, наслышанный от видавших виды стариков о долгих и кровопролитных распрях меж наследниками шахского престола.
Хосро-Мирзе и во сне не давала покоя мысль о тех законах и обычаях, в силу которых после смерти правителя Персии, как, впрочем, после смерти любого правителя на Востоке, немедленно заменялись «опоры» трона.
Подавленный чужой верой грузин жаждал власти, как жаждет воды в пустыне бедуин. Поэтому он прибегнул к хитрой уловке — там, где не проходят угроза и сила, там бесспорно должна победить мудро подстроенная ловушка.
Хосро-Мирза внушил шаху, что он сам поедет в Шираз и привезет Имам-Кули-хана.
Отпрыск рода Багратиони два дня и две ночи уговаривал правителя Шираза и некоронованного шаха Персии, чем только не соблазнял его, каких силков не расставлял! «Твоим упорством ты ничего не добьешься, — внушал Хосро-Мирза, — только настроишь шаха против себя, Дауд-хана и Грузии. И португальцы тебя не поддержат — не простят поражения при Ормузе. Русских и англичан победа твоя тоже не обрадует, ибо слабый и недалекий шах Сефи их больше устраивает на персидском престоле, чем такой, как ты, — сильный и мудрый правитель. И султан скорее шаха Сефи поддержит — знает, шаху Сефи с Аббасом не сравняться, а значит, и соперничать с османами он не станет. Ты как самый сильный и умный правитель не устраиваешь ни султана, ни Московский двор, который прежде всего хочет укрепиться на Кавказе, ибо без Кавказа московскому царю никогда не стать властителем ни Черного, ни Каспийского морей. Ты силой своей и мудростью лишь отпугиваешь всех и внушаешь вражду, ибо сила и мудрость, проявленные правителями и сардарами, лишь множат вокруг них недругов и даже друзей превращают в противников его. Лучше глупого и пустого шаха Сефи использовать, использовать как щит, и управлять страной, опираясь на свои силы, как делал ты это при прежнем шахе…»
Слушал бегларбег Шираза, фактический правитель Исфаганского двора, верный оплот шаха Аббаса, первый полководец Востока, родом Ундиладзе, соотечественника своего и думал совсем о другом: какой сильной и могущественной была бы Грузия, какой неприступной и счастливой страной могла быть, если бы не было на свете таких льстецов и трусов, каким был этот Хосро-Мирза Багратиони. Нет, разумеется, Ундиладзе, считавший себя надеждой Грузии, и без Хосро-Мирзы прекрасно знал, что ни отпрыски Багратиони, рвущие на части Грузию, ни султан и все прочие, готовые клевать и терзать любую страну на Востоке, не пожелают ни в коем случае его возвышения, не захотят видеть на персидском престоле нового могущественного правителя, но знал ширазский бегларбег и другое — что сила и гору вспашет, помнил и о том, что страх рождает любовь. С детства впитал он эту мудрость с молоком матери, вместе с кровью отца-сардара принял он эту мудрость в плоть и душу свою для передачи внукам и правнукам до седьмого колена, как основу власти и величия.
Он знал все, чуял подвох и потому-то решил коварством одолеть коварство, клином выбить клин.
На третье утро Имам-Кули-хан торжественно объявил Хосро-Мирзе о своем согласии ехать к шаху в Казвин. «Раз правитель Вселенной пожелал оказать мне милость в Казвини, — сказал он, — я готов выполнить его волю, как волю аллаха и великого шаха Аббаса».
Обрадованный Хосро-Мирза тотчас отрядил гонцов в Казвин, чтобы там готовились встречать Имам-Кули-хана.
Шах Сефи велел освободить добрую половину своего дворца, чтобы достойно принять дорогого гостя.
С большой свитой, но без войска вошел Имам-Кули-хан в Казвин. Войско он оставил на подступах к городу.
Встречать невенчанного шаха высыпали и стар и млад, и женщины и мужчины, слуги бегларбега раздавали усеявшим улицы детям и убогим калекам орехи и сласти.
Ехал на белом коне Ундиладзе и думал, что, пожалуй, лучше быть законным, всеми признанным правителем, чем носить титул некоронованного шаха, что в ответ на те страдания души и плоти, которые терпел и его отец, и его брат Дауд-хан, мученица Кетеван, царевичи и вся их истерзанная родина, терпел и терпит он, Имам-Кули-хан Ундиладзе, грузин по крови, за все отомстит врагам, нынче же на рассвете истребит, сотрет с лица земли шаха Сефи и его подручных, всем до единого отсечет головы и… в отместку за Левана и Александра, и за замученную царицу цариц Кетеван.
Величавый богатырь ехал по персидской земле на белом коне, и завтрашний день освобожденной родины казался ему равным эпохе Давида и Тамар, ибо Теймураз объединит Грузию и укрепит Армению, сможет обуздать аппетит султана, Дауд-хан создаст на севере мощный оплот из Азербайджана и Курдистана, а Персия под началом Имам-Кули-хана расцветет, дадут плоды семена трудолюбия, просвещения и добра, брошенные в народ силами человеколюбия, а не вражды и ненависти…
Однако, как говорят, человек рассуждал, а бог распоряжался. Где был он, тот бог или аллах, который желал бы Грузии благоденствия?!
С истинно шахскими почестями принял шах Сефи Имам-Кули-хана. Уступил ему половину своего дворца, лучших красавиц из шахского гарема пожаловал в дар. Мать братьев Ундиладзе, восьмидесятилетняя Саломе-ханум, получила в подарок шелк и парчу, жемчуга и рубины. Старуха, улыбнувшись, отдала все младшей внучке Саломе, невесте на выданье, а шаху сказала: «От вас не даров жду, а помилования младшему сыну моему Датуне, Дауд-хану, молю».
Шах Сефи ничего не ответил.
Имам-Кули-хан досадливо поморщился, когда узнал о просьбе матери, и громогласно заявил в присутствии шахских придворных: «Старуха выжила из ума — тот, кто изменил шаху, не заслуживает даже материнского заступничества».
За обедом они сидели рядом — венценосный и невенчанный шах и беседовали тепло, сердечно, пеклись о возвышении и укреплении страны, обсуждали уловки англичан и португальцев, уделили внимание и султану, наметили будущие шаги и действия. Шах Сефи сказал, что прощает Дауд-хана. Ундиладзе-старший решительно восхвалил великодушие шаха Сефи и тут же заметил, что готов своими руками ослепить и брата, и Теймураза, если только будет воля шахиншаха. Довольный столь явным проявлением преданности, шах Сефи обласкал бегларбега.
— Любит тебя мой народ. Так встретили тебя, что я уже сам не знаю, кто из нас шах, а кто Имам-Кули-хан.
— Эта любовь и почести принадлежат тебе, солнцеравный! Народ знает, что я был верным рабом и слугой твоего великого деда. Народ мудр, он знает и то, что я во веки веков буду таким же верным рабом и слугой наследнику, получившему престол по завещанию великого Аббаса. За то и чествовали меня жители всего Казвина.
— И то не забывай, Имам-Кули-хан, что мой великий дед любя говорил тебе, чтобы ты не опережал его, не очень-то первенствовал в некоторых делах.
— Если я и бывал порой поспешен, то лишь во имя шахской славы, солнцеравный, ибо всякий иной умысел — от шайтана! Я ведь доказал свою преданность тебе и еще раз докажу, когда своему брату-предателю собственноручно выколю глаза!
— Но матушка твоя этого не желает. Нынче она просила меня о другом.
— Что спрашивать с восьмидесятилетней старухи, у которой аллах давно отнял разум!
— Устами матери вещает аллах, а воля аллаха для меня священна. Я прощаю Дауд-хана с одним условием — чтобы он доставил мне сюда связанного Теймураза, иначе смотри, мой Имам-Кули-хан, как бы сам Теймураз не опередил его и не привел самого сюда связанным!
— Я пригоню обоих, повелитель, обоим выколю глаза и своей рукой снесу головы с плеч.
И обманывали они друг друга, сидя в обители лжи и лицемерия.
Обманывали они друг друга во имя зла и добра — венценосный служил первому, невенчанный мечтал о втором, зная накрепко, что даже добро приходится вызволять из ада с помощью дьявольских уловок.
Люди судили-рядили, обманывали себя и других, а бог смеялся, вынося свое собственное решение…
