Хосро-Мирза наклонил свою красивую голову, увенчанную чалмой, и ответил кратко:
— Воля аллаха и мудрость шаха Аббаса глаголят устами твоими, солнцеравный и всемогущий!
Шах Сефи же, не обратив на него никакого внимания, пустился в пространные рассуждения:
— Преклоняясь перед волей аллаха и моего великого деда, моей шахской властью повелеваю — младшего и последнего сына Теймураза, Давида, или, по-нашему, Гургена-Мирзу, внука царя Давида, изгнать из Картли и объявить шахом или царем Картли верного нам и аллаху Хосро-Мирзу, предводителя многих победоносных походов, начальника охраны Исфаганского двора, сардара шахской гвардии, вельможу, грузина по матери и отцу, преданного аллаху телом и душой, правую руку шахиншаха и моего названного отца бесподобного.
— Если только возраст мой не будет помехой мне, солнцеравный, мне ведь уже шестьдесят седьмой миновал, — напросился на похвалу падкий на лесть Хосро-Мирза.
— В зрелом муже и ум зрелый, — прервал его шах Сефи, но тут же пожалел о неуместном красноречии и своей обычной скороговоркой поторопился поправить оплошность: — Вечная для всех возрастов мудрость дарована аллахом лишь правителям, мудрость же подданных верных растет только с годами.
— Устами твоими, дорогими всему свету, вещают аллах и великий шах Аббас, солнцеравный! — угодливо подхватил Хосро-Мирза, склоняя голову до самого ковра.
Шах Сефи помешкал, перебирая четки, потом продолжал:
— С нынешнего дня нет больше Хосро-Мирзы, а есть Ростом-хан или, по-грузински, царь картлийский и покровитель Кахети. Вместе с ним я отправляю сына моего преданного слуги, покойного Бежана Саакадзе, второго Ростом-хана, бегларбега Тавриза и верного спасалара Сефевидов, дабы он возглавил мое войско в Картли и был бы опорой царя Картли Ростом-хана. И еще я отправляю Селим-хана, который будет управителем моего Кахети, правой рукой царя Картлийского и спасаларом моего войска в Картли, Тебризскому бегларбегу Ростом-хану… — чуть помолчав, Сефи устремил на спасалара горящий злобой взор: — За дядю, которого Теймураз погубил, прицепился к нему как шайтан и погубил… повелеваю отомстить и очистить путь законному парю Картли Ростому.
— Твоими устами вещает аллах, солнцеподобный шахиншах! — склонился до ковра совсем еще молодой бегларбег Ростом-хан.
— Итак, по воле аллаха и согласно повелению моего великого деда, который сам-?? всегда был милостив к Теймуразу, а мне велел наказать его за ослушание…
«Лжет!» — подумал Хосро-Мирза, который прекрасно понимал, что старая лиса шах Аббас затем и завещал внуку осторожность и мягкость, что знал — от Теймураза еще многого натерпится его преемник.
Шах Сефи же продолжал:
— …Повелеваю я обоим Ростомам немедленно двинуться на Гюрджистан со стотысячным моим войском и под предводительством Ростом-хана, при участии Селим-хана, дабы утвердить там волю аллаха и великого шаха Аббаса! К войску Ростом-царя присоединятся ханы Шамшадигу, Казаха и Лоре.
Все названные шахом вельможи в знак покорности согнулись в три погибели.
Меджлис был окончен.
Ростом, новоявленный царь картлийский, приступил к сборам сразу же после окончания меджлиса. Прежде всего он созвал всех обретавшихся при Исфаганском Дворе грузин, которых шах Сефи позволил ему взять с собой.
Подготовка войска заняла три месяца.
Шах Сефи пожаловал и без того богатому Ростому много золота, серебра и драгоценностей.
И двинулось войско Ростома Багратиони на Грузию.
Возле Хунани Ростом разбил лагерь. Созвал на совет сопровождавших его грузинских князей-мусульман. Там же был и Селим-хан.
После долгих толков придумали хитрую уловку — заставили армянского мелика составить послание к картлийским князьям, адресованное всем до единого, в котором мелик им сообщал, что он, выполняя их просьбу, передал их покаянную грамоту величайшему и победоносному шаху. «Он принял ваше письмо благосклонно и помиловал вас, — писал мелик, — и, удовлетворяя вашу же просьбу и мольбу, посылает к вам вашего же Багратиони, своего любимца и царя Ростома и с ним Ростом-хана спасалара с большим войском, которые с божьей помощью пожалуют к вам осенью…»
Для вящей убедительности грамоту сию скрепили печатью и через Роина Павленишвили послали всем картлийским князьям, чтобы тот объехал втайне каждого из них и ознакомил с ней. Сами же остались в Хунани.
Роин Павленишвили обошел всех князей Картли и ознакомил их с содержанием грамоты.
Прочитав письмо, все призадумались, даже те, кто и не помышлял об измене Теймуразу. Князья вообразили, что Теймураз никому из них не верит, а скорее поверит письму мелика, из которого так получалось, будто они, картлийские дидебулы, сами просили шаха о помиловании, прощении и присылке Ростома с войском большим для изгнания Теймураза из Картли. Дело дошло до того, что к Теймуразу, стоявшему возле Дигоми, чтобы оказать достойное сопротивление Ростому, не присоединился ни один тавад, кроме Иотама Амилахори.
Сын князя Мухран-батони Николоз не преминул воспользоваться случаем и с радостной предупредительностью встретил вошедшего в Карабах Ростома. Примеру сына Мухран-батони последовали князья Бараташвили, не отстал от них и арагвский Эристави Датука с братьями.
Раздосадованный Теймураз вернулся из Дигоми в Гори, но и тут не смог собрать войска. Тем временем картлийские дидебулы донесли вступившему в Тбилиси Ростому, что Теймураз остался без воинов. Воодушевленный этой вестью, Ростом двинулся в Гори, но не со всем своим войском, — оно еще не успело подойти, — а с небольшим отрядом, однако Теймураз успел уйти в Имерети к царю Георгию и зятю Александру.
Те из картлийских князей, которые не последовали за Теймуразом, сначала в Тбилиси, а затем в Гори преклонили колена перед новым царем. Исключение составлял лишь Парсадан Цицишвили, который специально уведомил царя: «Не потому я к тебе не явился, что не почитаю тебя и колеблюсь в выборе между тобой и Теймуразом, а потому, что боюсь мести Ростом-хана Саакадзе, который наверняка будет мстить за Георгия и за свою семью». Ростом-хана, узнавшего об этом, осторожность противника еще пуще раззадорила, еще страстнее разожгла жажду мщения. Отсутствие Парсадана он объявил знаком неуважения к шаху Сефи, ворвался в Сацициано, круша и сжигая все на своем пути. Однако Парсадану удалось бежать, он чудом не попал в руки кровного врага.
Эта история еще больше напугала и без того перепуганных картлийских князей. Царь Ростом упрекнул Ростом-хана в том, что он мешает ему неразумными действиями укреплять свою, а тем самым и шаха Сефи власть.
Поскольку никто не в силах был разрешить их спора, ибо сами они были высшей властью, оба порознь обратились к шаху Сефи с просьбой рассудить их. Шах Сефи поддержал царя и велел Ростом-хану воротиться в Персию немедленно со своим войском.
Оставшись без войска, Ростом не находил себе места, охваченный страхом и всякими подозрениями. Не желал быть застигнутым врасплох, он все ночи напролет проводил в пирах и увеселениях, засыпая лишь под утро.
Наводненная кизилбашами Картли снова бурлила, расколотая пополам, и даже те князья, которые стремились найти общий язык с царем Ростомом, не могли скрыть обиды за отобранные у них поместья — Ростом возвращал эти земли бывшим их владельцам, прибывшим с ним из Персии.
Не только Картли, но вся Грузия понимала, что прибытие Ростома было еще одной попыткой «окизилбашить» страну, но попыткой бесплодной, ибо победы не одержали ни следующий завещанию своего деда шах Сефи, ни Грузия — обе стороны переживали горечь поражения и несбывшихся надежд.
Царь Ростом понимал, что местные тавады и азнауры завидовали тем милостям, которыми он осыпал прибывших с ним из Персии грузин-кизилбашей, но другого выхода у него не было. Потому-то, боясь, что обиженная знать не поддержит его, он усердно приглашал в Тбилиси и Гори купцов и ремесленников, склонял на свою сторону армянского католикоса и тертеров — священнослужителей, чтобы взамен расточаемых милостей заручиться их расположением на черный день. Положение Ростома осложнялось еще и необходимостью собирать дань в пользу Исфагана и аккуратно отправлять туда невольников.
В Картли окончательно убедились, что надежда на спасение может быть связана лишь с Теймуразом, укрывшимся в Имерети.
Ростом и сам догадывался, что шах Сефи, отправляя его в Грузию, хотел избавиться от него как от старого, негодного уже сардара, но эта догадка нисколько не смущала его, напротив, он был даже чрезмерно доволен, что не участвовал в затянувшейся войне между шахом и султаном. Кроме того, он твердо знал, что старость у мужчины начинается лишь тогда, когда его перестает тянуть в гарем, ему же войти в гарем было так же легко и желанно, как шаху Сефи выколоть кому-то глаза или оскопить кого-нибудь из двоюродных братьев.
