Песня оборвалась на высокой ноте, Боян снова поднял золотой кубок и провозгласил:
- Слава князю Пардусу!
- Слава! Слава! Слава! - гремела дружина.
Тризна закончилась. Полупьяные воины потянулись в крепость. К Святославу подошли Волк и Куцинар. Волк сказал:
- Князь, дозор принес тревожную весть: всю ночь на суда греков грузились воины, но никуда не отплыли. Стоят и чего-то ждут. Нечто что задумали?
- Пожалуй, хотят наступать со стороны реки, - предположил Святослав.
- Дозволь молвить, князь. Когда вэринш или викинги приходили в чужую страну, они окружали свой лагерь лоди-ями, ставили их на бока. Днище прикрывало воинов, откуда они могли успешно обороняться. Прикажи, князь, все лодьи поставить на бока и послать лучников.
- Разумно, Куцинар, разумно. Займитесь этим делом. А я вечером проверю.
Это была битва настолько кровопролитная, настолько ожесточенная с обеих сторон, неправдоподобная, что, казалось, не только воины, но и боги, и вся природа участвовали в этой схватке. Сейчас бы мы сказали, что это была гомеровская битва у стен Трои, описанная в «Илиаде», где в сражении столкнулись интересы богов и богинь, и которая ныне закончилась ничем, а вернее, победой разума. Конечно, эту битву вначале лучше посмотреть глазами участника, историка Льва Диакона, биографа императора Цимисхия, который единственный описал подробно это сражение: «Русы построились в густой боевой порядок и опустили копья. Император вывел также свои войска и поставил против них. В начале сражения скифы храбро бросились на римлян, поражали их копьями, убивали стрелами коней и всадников. Предводительствовал Святослав, возбуждая воинов своими словами к сильному натиску. Анемас, тот, что храбро поразил за день перед тем Икмора, увидев это, выехал стремительно из рядов (так он всегда делал и побивал многих скифов) и, опустив поводья, прямо бросился на Святослава, ударил его мечом по шее и сшиб на землю, но убить не смог, потому кольчуга и щит, которым предводитель русов был вооружен, предохранили его от смерти. Анемас был окружен отрядом скифов, конь его был поражен ударами копий, и сам всадник, убив многих неприятелей, пал мертвый. Он был воин, превосходивший подвигами всех своих товарищей в ратном деле».
На этом мы приостановим воспоминания Льва Диакона и дополним. Это был обычный и превосходный прием греков, когда необходимо было поразить полководца или вождя.
«Бессмертные» прорубают тараном дорогу богатырю, и он выходит один на один с неприятелем. Не всегда этот прием удавался, но греки с упорством повторяли его. Как всегда, рядом со Святославом находился его стременной - Манфред - и воин, державший личный стяг князя, «Прыгающий пардус» (барс или леопард). Именно они помешали Анемасу убить Святослава. Манфред успела подставить свой щит, и удар, скользя, пришел по двум щитам, сбив ее наземь и ошеломив [171] Святослава. Скрылся и стяг, ибо воин этим стягом сбил Ане-маса. На какое-то время армия русов замерла. Но когда они узрели своего князя вновь на коне и державшего в руке не меч, а саблю, показывающую острием в сторону греческого лагеря, и голову Анемаса, водруженную на пику со стягом, торжествующий рев тысяч воинов прокатился по всей армии русов, и их больше нечем было удержать. И опять Лев Диакон: «Русы, вновь ободренные смертью Анемаса, громко закричали по обычаю варваров и столь потеснили наших воинов, что они подались назад (то есть, стали отступать). Тогда император, видя беспорядочное отступление своей армии, видя, что стремительное нападение русов совершенно расстроило римское войско и вот-вот свершится беда, которая грозила полным поражением, ударил в литавры, раздался звук труб, конница сгруппировалась вокруг императора, и он со свитой и своим отрядом ринулся в бой, спасать от неминуемого разгрома».
Тремя потоками русы уже заходили в тыл противника, оставалось всего два метра до лагеря, куда в панике неслись обезумевшие греки. Но вдруг откуда ни возьмись на русское войско обрушилась песчаная буря. Лев Диакон пишет: «И в самое это время поднялась буря, с дождем и песком, навстречу русскому войску. Буря, ослепляя русов, хлестала, вырывала щиты, валила воинов».
Святослав, наблюдавший за битвой, в душе торжествовал, глядя, как бегут греки и как неумолимо катятся русы к победе. Но удар вихря с песочной крошкой захлестнул лицо, все померкло, затуманило глаза князя. Он глянул на небо, оно стало черным, как под пятой Перуна.
- Что ты делаешь, Перун! - вскричал Святослав. - Остановись! Молю!
Но еще пуще, еще яростней взыгралась буря, осыпая людей песком, закручивая все, вырывая щиты, разила острыми каплями дождя. Войско русов, прикрываясь щитами, стало отступать.
- Ты украл у меня победу, Перун! Слышишь, украл! -вскинув руки к небу, кричал Святослав.
«Русы, ослепленные, пораженные прежде всего неистовой враждебностью природы, - пишет Лев Диакон, - будто тысячи демонов враз накинулись, терзая их, стали отступать под натиском конницы и принуждены были сражаться уже на земляных валах у стен города. Некий воин, - продолжает летописец, - на белом коне бился впереди греческого войска, поощряя их к битве. Никто его не видел в стане римском ни прежде, ни после битвы. Император тщетно приказывал отыскать его, но никто не мог найти его. Вследствие этого все вообще полагают, что это был святой Феодор».
Святослав был ранен и еле держался на коне. Манфред отнесли в крепость. Прозвучал звук рожков, и открылись ворота, пропуская оставшихся воинов. Но самое удивительное, что оборона крепости была настолько рассчитана, что ни один грек не мог подойти к воротам. Они отсекались градом камней и тучами стрел, которые были настолько прицелены, выверены, что ложились там, где появлялись греки. Атака со стороны реки Истра тоже захлебнулась. Как только прозвучали литавры и раздался звук труб, с кораблей, подведенных к самому берегу, стали спускаться греческие воины. Но возникшая буря ударила в лицо наступавшим, да еще стрелы, летящие из-за лодий. Вода в реке вскипела, сталкивая суда и, с потерей множества воинов, пораженных стрелами и утонувших, наступление и высадка провалилась. Наутро все валы, все склоны, все подступы к городу были завалены трупами греческих воинов, не говоря о поле битвы. Это была последняя кровавая битва двух полководцев, которые провели следующие сутки, размышляя о случившемся, осмысливая, переваривая тяжелое поражение с двух сторон.
Как только за оставшимся войском русов закрылись ворота, Святослав въехал в крепость почти последним, он стал терять сознание и клониться на гриву коня. Его сразу подхватили и уложили на кровать. Тут же появилась болгарка высоченного роста, похожая на цыганку, но кудесница, каких мало. Она ухаживала за раненой Манфред. Женщина распоряжалась смело: в керамической посуде развела какую-то жидкость, смочила тряпки и обложила ими лицо и левое плечо князя; подняла голову и влила ему в рот еще какую-то жидкость, легко подтянула князя и оставила в полусидячем положении, прогнала всех, кроме пожилого воина, которого предупредила:
- Когда очнется и подаст голос, зови меня. Я у княгини.
Святослав очнулся, когда первые лучи солнца уперлись в витражи окон, а в комнате стало празднично, светло и тихо. Он содрал с лица подсохшие компрессы, повертел головой, боль исчезла, поднял руку и также не почувствовал ломаты в плече. Он был совершенно здоров. Но в душе ощущал еще не осмысленную тревогу, чувство неуверенности, какое-то несоответствие между ярким светом в комнате и тем, что творилось в его душе. Мозг стал медленно крутить картины прошедшей битвы, и с тем, как кадр за кадром прокручивались его видения, становилось все тягостнее и печальнее. Он увидел прорыв своего войска, свое торжество, а потом отступающих воев в вихре пес-чанной бури и наседающую на них конницу греков, беззащитную гибель его людей. И еще что-то туманное, невыразительное, но присутствующее рядом в виде какого-то пятна на стульчике, пожилого воина, сидевшего не шелохнувшись, с небольшой козлиной бородкой, будто лесовик-боровичок на пеньке.
- А ты что здесь делаешь? - спросил князь.
Лесовик-боровичок вскочил и, кланяясь, ответил:
- Вечор Марфа всех прогнала, а меня оставила, чтобы углядеть за тобой, князь.
- Ну, углядел? - спросил князь.
- А как же. Углядел. Ты ночью, князь, сумабродил, кричал и болтал с кем-то. Несколько раз Марфу звал, она тебе тряпки меняла. И вот, вижу, жив и здоров.
- А теперь угляди, - сказал князь, - где тут у нас бочонок с вином, откупорь и налей мне и себе.
- Это с преболыьшой радостью, - засуетился боровичок, открывая бочонок, - это мы враз... Будь здрав, князь, - прищурился. - Небось дума гложет, поубивали многих.. А мы стоим и стоять будем за тебя, князь!
- Повтори, - приказал князь.
Поначалу боровичок не понял, а потом заулыбался, улыбка у него была искренняя, детская:
