Курд и характером, и внешностью не похож на турка. В противоположность мягким чертам турка – курд обладал суровым взглядом, а большой орлиный нос придавал его лицу какое-то хищное выражение. Курд высок ростом, крепкого телосложения. Столетние старцы у них не редкость. Интересно заметить, что среди массы курдов, которые преимущественно были жгучими брюнетами, можно было встретить, особенно среди женщин, светлых блондинок с голубыми глазами.
Курды большей частью мусульмане, но у них масса сект кмитского и суницкого толка, причем есть секты с примесью христианского вероучения.[132] Есть даже одна секта, где в религиозный культ взято поклонение дьяволу.[133] Сами сектанты объясняют свое веровоззрение так: «Доброму Богу нет смысла молиться, так как он по безграничной доброте своей зла человеку не сделает. А вот если злому Богу не поклониться, то он, наверное, чем-нибудь да напакостит». Курд лицемерен, мстителен и с явными грабительскими наклонностями. Он не любим всеми окружающими его народностями, не исключая и самих турок. Само название «курд», как пришлось это слышать у местных жителей, было дано турками и в переводе означало «волк».[134]
Характер курдов мы, служившие до войны на границе с Турцией, отлично знали. Они нередко производили набеги и на наши пограничные деревни с целью грабежа и увода окота. Способ борьбы с ними был особый. Агентурной разведкой точно выяснялось, когда и где должны пройти шайки курдов. В намеченном месте им устраивалась засада, и они жестоко наказывались. Только такая карающая десница отбивала у них надолго желание переходить границу.
Некоторую суровость проявляли турки в отношении казаков. Говоря откровенно, последние отвечали той же монетой. Тут, очевидно, брались во внимание старые счеты, может быть, еще со времен Запорожья.
Как бы в благодарность за высокие качества достойного противника с нашей стороны делалось все возможное, чтобы облегчить участь военнопленных турок. Высочайшим приказом войскам вменено было в обязанность оказывать турецкому Красному Полумесяцу то же внимание, как и Красному Кресту.
Кроме того, паек турецкого военнопленного солдата был выделен из общей раскладки для всех военнопленных. В этот паек брались те продукты, которые соответствовали предписанию их религии и были более подходящими к их привычкам и к их вкусу, как то баранина, баранье сало, рис и т. п. Принимались во внимание и климатические условия: лагеря турецких военнопленных находились не дальше Северного Кавказа и южных поволжских губерний. Первоначальная отправка военнопленных турок в Сибирь была отменена.
После первой половины августа полк снялся с бивуака и выступил в направлении Кара-Дербента. Нам было жаль покинуть берега Аракса, где мы провели дни в полном отдыхе, совместив его с купанием. С каждым шагом вперед привычный шум реки становился все меньше и меньше слышен и, наконец, совершенно утих. Я начал испытывать какое-то новое и довольно странное ощущение. Голоса людей, их шаги, стук колес и конский топот воспринимались мной как-то отчетливее и сильнее, хотя иллюзия шума покинутой реки у меня в ушах еще и оставалась. Но, конечно, это все делалось легко объяснимым. Шум реки в продолжение недели с лишним времени заглушал многие звуковые эффекты, а орган слуха постепенно начал от них отвыкать.
На нашем пути встречались села. Одни из них стояли у дороги, другие же лепились в горах. Маленькие их дома с плоскими крышами почти без дверей и окон напоминали собой брошенные птицами гнезда, при приближении к ним строптивого охотника – войны. Безотрадно глядели на нас невспаханные и затоптанные пашни, где только случайно одиноко выросший колос свидетельствовал о недавнем обилии этого края. Полк встал на малый привал. Я, сойдя с коня, сел на край канавы и, облокотившись спиной на груду сложенных камней, вытянул ноги. Затем закурив папиросу, я стал механически всматриваться в голубую даль небесного свода. Долго ли я мечтал, не помню, но людской говор отвлек меня от моих мыслей.
– Не будь войны, то нивы бы волной колосились, а теперь по ней хоть шаром покати, – услышал я за собой голос. – Земля, видать, родная, пшеница мельче нашей, а овес прямо загляденье, – проговорил второй правее от меня и, захватив в руку горсть земли, с видом знатока начал ее рассматривать и перебирать пальцами.
К разговору первых присоединились еще новые голоса, и через минуту люди оживленно обсуждали условия быта турецкого крестьянина, строя предположения, насколько позволяли им эти брошенные села и поля. Я не хотел вмешиваться в разговор людей, не желая тем их стеснять. Не показывая им виду, я их слушал со вниманием, но, откровенно говоря, в их сельскохозяйственных диспутах я не мог разобраться. Мне лишь сделалось ясным то, что эти опустевшие поля перенесли их мысли за тысячи верст к их родным селам и хуторам. Горячая беседа людей была прервана моей командой: «По местам на вьюки!»
Мы двинулись дальше по пыльной дороге. Обширная долина начала суживаться, а горы всё ближе и ближе приближались к нам. Пройдя село Дели-Баба, мы расположились бивуаком у развалин небольшого хутора. Приблизительно в версте от нас в стыке сошедшихся двух горных хребтов, окружавших долину, виднелась глубокая, наподобие гигантских ворот расщелина. Это был Карадербентский проход. На другой день рано утром, когда полк приготовился принять знамя и двинуться дальше в поход, к нам подъехал в автомобиле представитель города Москвы. Сняв шапку и низко поклонившись, представитель в искренних словах приветствовал нас от имени Москвы.
– Славным кубинским солдатам матушка Москва шлет свой земной поклон, – начал речь представитель.
Слово свежего человека, прибывшего только что из сердца России, произвело приятное впечатление на всех нас. Через час любезный представитель, оставив нам гору всевозможных подарков, покинул полк.
Около 11 часов под звуки даргинского марша[135] полк вошел в Карадербентский проход. Мы двигались по глубокому коридору, образуемому двумя стенообразными скалами. Проход тянулся с полверсты, делая небольшие изгибы. Высота его местами достигала, если не ошибаюсь, около ста саженей. С высоты птичьего полета это была грандиозная пропасть, создававшаяся веками, по всей вероятности, водяной стихией. Маленький журчащий у наших ног ручеек был свидетелем, а может быть, и причиной этой многовековой работы. Наверное, опытный геолог сумел бы объяснить нам периоды развития этого интересного грандиозного сооружения природы. Я же был охвачен впечатлением суровой и в то же время прекрасной декорации, где самим себе люди казались маленькими и ничтожными. Колонна полка в изгибах этого дефиле напоминала мне движущуюся ленту беспокойного муравейника. При выходе из Карадербента на малом привале подпоручик Селяво на выступе скалы масляными белыми красками написал: «155-й пехотный Кубинский полк», указав при этом дату нашего прохождения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
