Интеллект инквизиции, которая не могла оценить обстановку, скрылся за бесполезными документами, предназначенными для обеспечения безопасности чести и достоинства нации.
В такой обстановке все мнения, которые расходились с выбранным представлением о реальности, считались крайне нежелательными. Вероятно, правда ранит больнее всего. Она же провоцирует страшную злобу у тех, кто очень далек от нее.
Поэтому в Испании, к примеру, было крайне нежелательно прогрессивное идейное течение европейской мысли, направленное к просвещению, зародившееся в последние годы XVII века. Следовало принять меры, чтобы оно не «загрязнило» нацию. Это движение научной мысли, развивавшейся на основе трудов Бэкона, Декарта, Локка и Спинозы, стало прямым вызовом мировоззрению, присущему инквизиции. И она издалека почувствовала: появилась идеология, способная нанести такой смертельный удар, какой оказался не по силам ни конверсос, ни морискам.
Инквизиция оказалась права в своей подозрительности. Ведь некоторые из самых важных корней этой идеологии смогли проникнуть к тем людям, которых она беспощадно преследовала в течение длительного времени — к конверсос. Развитие научной точки зрения на мир было в действительности глубоко связано с волнами преследований, которые инквизиция впервые организовала в Испании в конце XV века, за 200 лет до начала эпохи упадка.
От Сарагосы 1485 г. до Бордо 1592 г.
В юго-восточной Франции в последний день февраля 1533 г. в семье Пьера Эйкема и Антуанетты Лопес родился сын. Эйкем был выдающимся местным деятелем. Позднее он стал мэром Бордо и советником при дворе в Перигё. Однако фамилия Лопес, очевидно, непохожа на французскую.
Семья Антуанетты Лопес бежала через границу во Францию во время первого наступления испанской инквизиции — преследований, развязанных в 1486 г. в Сарагосе после заказного убийства инквизитора Педро де Арбуэса (см. главу 1). То была атмосфера паранойи и отмщения — полуночные убийства, аутодафе, костры которых горели на тесных улочках города… Именно там, в самом неожиданном месте, были заложены основы современной научной точки зрения на мир.
Отца Антуанетты Лопес звали Педро Лопес де Вильянуэва. Когда в конце XV века на общину конверсос Сарагосы набросились инквизиторы, многие, включая Педро (Пьера), бежали во Францию. Но повезло не всем членам семьи. Его отца, Мизера Пабло Лопеса де Вильянуэву и деда Хуана Фернандо Лопеса де Вильянуэву сожгли на аутодафе в Сарагосе, состоявшемся после сенсационного заказного убийства Арбуэса[1100].
Прервем наш рассказ, чтобы представить себе то умонастроение, которое увезли с собой беженцы. Они были внуками и правнуками людей, зачастую добровольно отказывавшимися от иудейской веры ради христианства. (Вопрос об обращениях такого рода в XIV–XV вв. рассматривается в главе 1). Общество отвергло их, людей преследовали за их происхождение. Было бы удивительно, если некоторые из них людей не начали сомневаться в правильности любой религии. Разумеется, именно такой скептицизм присутствовал в семье Лопеса де Вильянуэвы.
Мальчик, родившийся в феврале 1533 г. в семье Пьера Эйкема и Антуанетты Лопес, стал известен миру как Мишель де Монтень.
Монтень, с точки зрения ряда современных философов, стал центральной фигурой в эволюции философии скептицизма, предтечей Декарта и Юма, провозвестником возникновения научного мировоззрения[1101]. В XVI веке он сделался самым красноречивым борцом за направление мысли, известного как скептицизм Пиррона (названный по имени греческого философа, утверждавшего, что не существует никакого надежного критерия истины, поэтому все рассуждения носят сомнительный характер)[1102]. Это своего рода агностицизм, отрицающий возможность объективного познания мира, его сущности и закономерностей[1103].
Подобные идеи переформулировал Монтень, изложив их в знаменитых «Опытах», которые читают и в наши дни в силу их широкого охвата, остроумия и великолепного литературного стиля.
Многие взгляды, изложенные Монтенем в «Опытах» свидетельствуют о вере автора в ценность индивидуальных идей и мнений. В своем эссе по вопросам образования детей он отметил, что старался передать «свои настроения и мнения. Я привел их, поскольку это то, во что я верю. Но это не значит, что в них следует поверить каждому»[1104].
Его понимание пропастей, разделяющих различные взгляды на мир, и того, что любая точка зрения может оказаться ценной для ее сторонника, выражено в одной фразе в знаменитом эссе относительно каннибалов: «Люди могут называть варварским все, что им незнакомо»[1105].
Уместность таких взглядов даже в наши дни, спустя 400 лет после того, как они были сформулированы, раскрывает новаторство Монтеня для его современников. Остановимся на противоречии между его убеждением в полной независимости мысли и ее выражения и идеологией организации, преследовавшей предков философа в Сарагосе.
Что касается инквизиции, то самым опасным она считала именно независимость мысли и убеждений. Это подлежало обязательному наказанию. Поэтому не стоит удивляться, что один из потомков ее жертв стал отстаивать те идеи, которые инквизиция находила самыми опасными.
Это не предполагает, что сам Монтень рассматривал свои «Опыты» как преднамеренный вызов инквизиции или той идеологии, которая стояла за ней. Нам следует помнить: с самого начала автора «Опытов» не воспитывали как тайного иудея.
Хотя отец его матери был выходцем из Сарагосы, а бабка по матери Генриетта Дюпе происходила из старинной гасконской католической семьи[1106], Антуанетту воспитывали как протестантку[1107]. Сам Монтень, как и его отец, был католиком. Однако его быстро привлекли идеи реформации и контрреформации. Следует признать — основой мировоззрения философа стало христианство. Но нужно помнить, что отношение к конверсос, присущее Монтеню, делает его идеи интригующе перспективными.
В высказываниях Монтеня важно то, что он делал особое ударение на расхождении между намерением и действием. Подобно Фрейду, но в XVI веке, автор «Опытов» понял — это две совершенно разных вещи. Он сформулировал свое отношение следующим образом: «Дела не должны расходиться со словами… Реальным отражением наших идей является весь путь нашей жизни»[1108].
Например, кто-то может сказать много прекрасных слов о любимом соседе и доброжелательности, о том, что необходимо сеять мир и гармонию в беспокойных частях мира. Но если он же проводит свою жизнь, разжигая войны против людей и сея вражду среди них, трудно поверить, что любовь и милосердие — его глубочайшие намерения. Или, как отмечает Монтень в очерке о свободе совести, «очень часто приходится видеть весьма добрые намерения. Но если они осуществляются без сдержанности, то это приводят к страшным результатам»[1109].
Здесь мы видим отчаяние Монтеня относительно роли страстей в жизни людей и его особое подчеркивание умеренности. Самое известное эссе философа, посвященное скептицизму, называется «Апология Раймунда Сабундского». В нем автор подчеркивал, что религия должна руководствоваться не страстью, а верой. Он писал: «Никакая вражда не может сравниться с христианской. Наше рвение творит чудеса, когда оно согласуется с нашей склонностью к ненависти, жестокости, тщеславию, жадности, злословию и вызову… Наша религия создана для искоренения пороков, а на деле она их покрывает, питает и возбуждает»[1110].
И вновь очевидна напряженность между намерениями и действиями. Ведь убеждение Монтеня заключается в том, что истинная религия не должна руководствоваться страстью, которая только вводит народ в заблуждение.
Монтень в «Апологии Раймунда Сабундского» выступил с нападками на идею универсальности христианства, указывая на иррациональные страсти, которые так часто лежат в основе религии. Он возражал и против релятивизма. «Мы воспринимаем нашу религию на свой лад, своими средствами, совсем так, как воспринимаются и другие религии… При других обстоятельствах иные свидетельства, сходные награды и угрозы могли бы таким же путем привести нас к противоположной религии… Мы христиане в силу тех же причин, по каким мы являемся перигорцами или немцами»[1111].
Он возражал: вместо того, чтобы пользоваться рассуждениями с присущими им недостатками, чтобы прийти к Богу, простая вера — прямой путь вперед для «хорошего человека»[1112], если не совершать попытки подвергать божественную власть легальной интерпретации людьми[1113]. Такая философия называется фидеизм (утверждение примата веры над разумом).
Ключом к этому аргументу является скептицизм Монтеня[1114]. Это тот самый скептицизм, который фактически спас репутацию автора в глазах религиозной ортодоксии. Он был использован контрреформацией (вслед за аргументом, выдвинутым Монтенем) для доказательства того, что только вера может привести к спасению. Католические теологи воспользовались возможностью абсолютного скептицизма для борьбы (в частности, с кальвинистами) в дебатах, которые закончились тем, что привели их к тотальному скептицизму. Но это сделало бессмысленной собственную точку зрения богословов, оставив веру в догму в положении рациональной позиции[1115].