Заменим невозможность преодоления пропасти снобизма невозможностью примирения аристократических домов — и перед нами окажется сюжет «Ромео и Джульетты», появившийся на целое столетие раньше Шекспира.
В пьесе «Селестина» сюжетная линия в сочетание с прекрасным исследованием возвышенных человеческих эмоций написана великолепным литературным языком. Однако особенность текста заключается в том, что отдельные фразы имеют еще и антиинквизиторский смысл. В первой сцене Калисто сообщает Семпронио, что «пламя, которое убивает одну душу, сильнее пламени, которое сжигает сотни тысяч тел»[1151]. Это пламя для Калисто — его любовь к Мелибее.
Но когда Семпронио упрекает его в том, что господин упорно стремится к чему-то плохому, Калисто отвечает ему: «Ты мало знаешь о постоянстве». На это Семпронио отвечает: «Упорство в грехе — не постоянство. В моей стране его называют упрямством и неисправимостью»[1152].
При поиске инквизиторского подтекста в этой фразе следует помнить: еретиков, приговоренных к сожжению, на языке инквизиции называли «неисправимыми грешниками».
Другой слуга, Пармено, говорит Калисто: «Вы утратили имя свободного человека, позволив завладеть своей волей»[1153]. (Так конверсос становились пленниками инквизиции, когда обращались в христианство).
Когда Селестина рассказывает о страданиях матери Пармено, которая взошла на костер аутодафе за колдовство, она вспоминает: «Лживые свидетели и страшные пытки заставили ее признаться в том, что она никогда не совершала»[1154]. А священник сказал ей: «Святое Писание утверждает, что счастливы те, кто испытал гонения во имя справедливости, ибо они обретут Царствие Небесное»[1155].
Не на каждой странице «Селестины» появляются подобные ясные примеры антиинквизиторского подтекста. Но они, безусловно, присутствуют, хотя и не являются единственной призмой, через которую следует интерпретировать пьесу[1156]. Однако это важный элемент контекста произведения. И сейчас мы уже без удивления узнаем: автор «Селестины» Фернандо де Рохас родился в Кастилии приблизительно в 1476 г. в семье конверсос. Когда ему в 1486 г. исполнилось десять лет, его будущего отчима инквизиция приговорила к малому наказанию и вернула в лоно церкви. Но родителей отчима эксгумировали, а их останки сожгли[1157].
Рохас написал свое произведение, будучи еще молодым человеком. Со временем он занял видное положение в обществе, стал барристером, даже выступал в ряде судов инквизиции. Но, когда читаешь некоторые отрывки из «Селестины», то не возникает сомнений: судьба конверсо Рохаса стала одним из эмоциональных источников пьесы.
Среди самых выдающихся писателей золотого века Испании было много конверсос. Самый первый плутовской роман, «Ласарильо де Тормес», написан в 1554 г. анонимным автором. В нем испанское общество описано с точки зрения человека, опустившегося на дно. Известно, что это произведение написал конверсо[1158]. Таковым был и Луис Гонгора-и-Арготе, выдающийся испанский поэт[1159]. Даже среди предков Сервантеса имелись конверсос. Некоторые историки полагают (судя по той пище, которую ел Дон Кихот), что и сам автор был конверсо.
Нет ничего случайного в том, что некоторые из самых выдающихся ранних философов-скептиков тоже происходили из конверсос. Нет никакой случайности и в другом — большинство самых видных испанских драматургов, поэтов и романистов XVI века вышли из того же сословия. Диссонанс, существовавший между личностью конверсо и двусмысленностью его положения в обществе, создал те условия отчуждения, которые явились исходной точкой для возникновения литературы золотого века. Ведь отчуждение заложено в сердце всей современной литературы[1160].
Но существовали и другие причины преобладания конверсос в литературе и в философии. Их предки-евреи пришли в христианскую Испанию из гораздо более развитого мусульманского королевства Аль-Андалуз. Там они унаследовали традицию гуманитарного образования и литературы, которая отсутствовала у милитаризованных христиан. Последние считали, что чрезмерная интеллектуальная деятельность мешает реконкисте[1161]. Это неизбежно предполагало, что непропорциональное количество мыслителей и писателей выйдет именно из конверсос. Но подобное означает и то, что занятие философией и литературой стали ассоциировать с ересью.
В XVI столетии стали ощущаться последствия этого, когда конверсос в целом приобрели репутацию более умного сословия. Когда епископ Гранады и духовник королевы Изабеллы Фернандо де Талавера (тоже конверсо) пытался обратить евреев, один летописец писал, что обнаружилось: «Так как евреи, естественно, умнее, они с готовностью могут цитировать Священное Писание… Они часто начинали оспаривать то, что им проповедовали»[1162]. А простые люди, очевидно, просто соглашались со всем и все принимали.
В другом случае в 1572 г. утверждалось: преподаватель университета в Саламанке является по происхождению потомком конверсос — просто потому, что «его отец и дяди были очень умными людьми»[1163].
Ассоциация интеллектуальности и независимости мышления с конверсос (а значит, и с ересью) началась с преследования последователей Эразма в 1550-е гг. Тогда, как мы видели в главе 5, арестовали огромное число интеллектуалов за отступление от ортодоксальности. Родриго де Манрике, сын великого инквизитора Алонсо Манрике, который был причастен к работе инквизиции в те годы, 9 декабря 1533 г. красноречиво говорил о ситуации в письме Хуану-Луису Вивесу после ареста уважаемого гуманиста Хуана де Вергара: «Когда я вижу отличия его духа, его превосходную эрудицию и (что я ценю больше всего остального) его безупречное поведение, меня охватывает великая печаль, что этому превосходному человеку могут причинить огромное зло. Размышляя над вмешательством тех, кто смог так нагло оклеветать его, у меня пробегает дрожь при мысли, что он попал в руки людей, лишенных достоинства и культуры. Они ненавидят умного и ценного человека. Думая, что выполняют добрую и благочестивую работу, они заставляют умного человека исчезнуть из-за какого-то одного слова или из-за шутки. То, что говорите Вы, правильно: наша страна — всего лишь земля зависти и высокомерия. А Вы можете добавить — и варварства. Ведь здесь очень хорошо понимают, что невозможно обладать определенным уровнем культуры, не будучи переполненным ересью, ошибками и „запятнанностью“ конверсо. Так ученых заставили замолчать. А на тех, кто не мог не откликнуться на зов науки, обрушился страшный террор»[1164].
Историки, которые положительно оценивали общую роль инквизиции в формировании испанского общества, часто пытались освободить ее от обвинения в борьбе против знаний[1165]. Но даже в длительных дебатах XVIII века по этому вопросу защитники инквизиции цитировали в своих трудах работы по богословию, а не по естественным наукам.
Общее отношение иерархии инквизиции к отдельным талантам и успехам в науке можно определить по ряду примеров. Например, по делу Мануэля де Тобара Ольвера — испанца, которого обвинили в Мексике около 1600 г. в сделке с дьяволом. Причиной стало то, что он в одиночку справлялся с табуном кобыл, для чего, как правило, требовалось от десяти до одиннадцати человек[1166]. Есть и чрезвычайный пример процесса начала XVIII века: инквизиция в Лиме завела дело на лоцмана только потому, что тот привел свой корабль из Кальяо (порт Лимы) в Вальпараисо в Чили менее чем за половину предшествующего рекордного срока[1167].
Примеры, подобные перечисленным делам, подтверждают правильность точки зрения известного историка Г.С. Ли на инквизицию: «Настоящее значение инквизиции не столько в ужасающей торжественности аутодафе или в делах ряда известных жертв, сколько в безмолвном влиянии, оказанном ее неутомимыми и тайными сотрудниками, действующими в широких народных массах. Не менее важны и ограничения, которые она наложила на испанский интеллект»[1168].
Преследование инквизицией интеллектуалов, которые стали последователями Эразма, задушило развитие идей. Отсутствие информационных дебатов по насущным научным вопросам дня стало движущей силой упадка, охватившего мир южнее Пиренеев в XVII веке[1169].
Эффект оказался потрясающим. К началу XVII века испанская печать не использовала греческих символов. Это факт чрезвычайной важности, если учесть: всего за сто лет до того университеты Алькалы и Саламанки были центрами изучения греческого языка[1170]. Страх перед наукой оказался таким, что в 1640 г. все работы Коперника попали в список книг, запрещенных инквизицией[1171]. Великие литературные труды, приобретенные Филиппом II и помещенные в библиотеку его «похоронного дворца» в Эскориале, оставались непрочитанными. Фактически их занесли в каталог только в начале XIX века; эту работу выполнил француз[1172].
