– Ну почему ты не можешь работать днем вместо того, чтобы ночи напролет жечь свечи?
– Потому что днем я занят другими делами. Отцу требуется моя помощь, – рассудительно отвечал Вильям. Его неистощимое терпение раздражало Сюзан. Ее сводило с ума то, что он всегда относился к ней спокойно и ровно – неизменно почтительно и нежно, что бы она ни говорила, что бы ни вытворяла... Не было ни вспышек страсти, ни ярости... Ох, лучше бы он поколотил ее, чем вот так ходить мимо, словно она пустое место! Вот, например, сейчас, он терпеливо ждет, пока она не оставит его в покое. Он ни за что не прогонит ее, не вышвырнет вон...
– Я не смогла уснуть... – пожаловалась она. – В комнате так жарко...
– Но она же рядом с кухней. – Будто она сама не знает! – Что, снова болит?
– Все время болит, – ответила Сюзан. Она беспокойно поежилась и вздрогнула, словно лошадь перед грозой. – Страшно ломит спину.
– Тогда ляг на бочок.
– Пойдем в постель, Вилл, – жалобно протянула она. – Я бы прислонилась к тебе... Не могу спать, пока ты тут работаешь.
– Я скоро приду.
– Скоро проснутся малыши – тогда тебе будет уже не до сна. – Он не отвечал, его взгляд словно притягивал листок с нотами и текстом, лежащий на столе.
– Что это ты сочиняешь, Вилл? Новая песня?
– Может быть, – уклончиво ответил он. Она шагнула ближе и склонилась над столом – а Вильям инстинктивно прикрыл листок руками.
– Это для меня, Вилл? Песня посвящена мне? – Однажды, на заре их брака он написал песенку и назвал ее «Малышка Сюзан». Она тогда была счастлива... А теперь, лишь для того, чтобы от нее отделаться, он сказал:
– Да, если ты хочешь. – Она улыбнулась, и лицо ее стало не таким сердитым – и не таким ребяческим.
– Напиши на листке мое имя! Напиши сверху «Сюзан» – ну, как положено...
– Хорошо. – Она обошла вокруг стола и стала внимательно глядеть, как он, обмакнув гусиное перо в чернильницу, медленно выводит: «Сюзан». Она была необразованной, но Вильям выучил жену читать и писать собственное имя.
– Дальше... – настаивала она. Он послушно приписал «Шоу» – и Сюзан счастливо рассмеялась.
– А теперь лучше тебе лечь в постельку. Я скоро приду. Иди, тебе надо больше отдыхать. Скоро рассветет.
С неохотой, но понимая, что задерживаться больше незачем, она тихо вышла, притворив за собой дверь, – он молча ждал, пока не скрипнула дверь, спальни и не щелкнула задвижка. Тогда он расслабился, глубоко вздохнув – так, что заколебалось пламя свечи. Он толкнул оконную раму – окно чуть приоткрылось. Было еще темно, но это была та особая тьма – предрассветная, и в воздухе витал запах утра. Он уже не мог сосредоточиться. Посмотрел на бумагу – и с презрительной гримасой дунул на свечу. И сразу же в темноте проступили очертания крыш – там, где чуть позже взойдет солнце. А где-то неподалеку зазвучал голос черного дрозда – первого певца утра, радостно выводившего свои рулады... Вильям вдруг ощутил острый приступ тоски: ему захотелось плакать неизвестно отчего... Он сжал руки и стал молча молиться.
«О Боже Праведный, Всемогущий и Вездесущий...» – мысленно произнес Вильям. ...Что он здесь делает? Для чего живет? Для чего создан человек? Ему казалось, будто он блуждает в лесной чаще, всего в полушаге от тропинки, которая могла бы вывести его к свету – но удаляется от нее с каждым шагом все дальше и дальше... Внизу во дворе послышалось лязганье собачьей цепи – проснувшийся пес вылез из конуры и гавкнул разок, пробуя голос. Вильям прислушался, ожидая услыхать плач ребенка, – но все было тихо. Тогда он стал думать о Сюзан. Он знал, что она несчастлива, – но не понимал отчего. Чего ждала она? Она вышла за него по воле отца – и еще потому, что он был хорош собой и затмевал всех знакомых ей юношей...
Их любовные отношения были странными. Вильям спал с ней – потому что так полагается. Он исправно исполнял свои супружеские обязанности, но не испытывал ни острого наслаждения, ни каких-либо потрясений. Сюзан почти сразу же понесла – и он оставил ее в покое. Так повторялось уже трижды: Амброз родился осенью семьдесят четвертого, малышка Сюзан – летом семьдесят пятого – и вот со дня на день должен был появиться третий малыш... Похоже было, что Сюзан так и будет все время беременна – но она на это вроде бы не жаловалась. К тому же он видел, что множество окрестных женщин живут именно такой жизнью – и не ропщут. Ее печалило что-то иное – но что, Вильям не знал...
А сам он чего хотел? Он работал в поте лица каждый день – помогая отцу Сюзан в таверне, пел свои песни... Вилл Шоу и вправду прославился – его песни переписывали, а коробейники вовсю торговали нотами с лотков. Вильяму нравился Джон Грин, приятна была Сюзан, он забавлялся с детишками, как с лукошком котят, не тяготился своей работой... Но только музыка изредка дарила ему пронзительное ощущение, что вот-вот ему откроется Истина... Он должен был что-то создать – и никак не мог. Он взглянул на листок – нет, это не песня в полном смысле слова, хотя он чувствовал, что этой мелодии необходимы слова. Когда у него в голове начинала звучать музыка, он сразу понимал, звучит лютня ли это, или же труба, гобой – или голос человека... Но то, что лежало перед ним на столе, пело на разные голоса – они должны были слиться воедино... Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой... Троица... Триединый Бог... Нужные слова ускользали...
К действительности Вильяма вернул плач младенца. Он увидел, что уже рассвело. Вовсю чирикали пташки, перебивая друг друга – и лишь черный дрозд пел без всякого усилия, и чистые ноты словно возносились к самому Престолу Господню... Слезы покатились по щекам Вильяма, вначале обжигая кожу, но сразу же остывая.
– Господи, что мне делать? – громко вопросил он. И вдруг услышал крик Сюзан – вопль боли и страдания. Он вскочил на ноги и кинулся к дверям, поняв сразу, что означал этот крик. Сквозняк подхватил листок с нотами – он покружился по комнате и скользнул на пол, под стул, в грязь и пыль... Через два дня слуга, заприметив со двора неприкрытые ставни в мансарде, вошел, поднял бумагу с полу и отдал Вильяму – а вдруг это что-то важное?
Вильям, сидя у камина, поглядел на листок – он совсем позабыл о нем – перечел, удивился и, безжалостно скомкав его, швырнул в огонь. Он даже не заметил имени Сюзан, написанного сверху. На его рукаве была повязана черная атласная лента, блеснувшая в свете пламени – Сюзан умерла. Она скончалась, дав жизнь дочке, Мэри – крошечное создание мяукало в люльке, поджидая, пока отыщут кормилицу...
Осенью 1576 года Нанетта прознала, что Артур обрюхатил одну деревенскую девицу – и поспешила к Полу в крайнем раздражении.
– И когда это он умудрился – я-то полагала, что мы не спускаем с него глаз! – сказала она. Но Пола это известие не слишком взволновало.
