Выдвигая свои доводы в пользу наступления под Верденом, генерал Фалькенхайн скептически оценивал возможность вмешательства России для облегчения положения Франции или ее опасность для Германии. «Даже если мы не можем рассчитывать на революцию в крупном масштабе, – 15 ноября в докладной записке пояснял он кайзеру, – можно вполне быть уверенным, что спустя относительно короткое время внутренние проблемы России вынудят ее пойти на уступки». Для подрыва России изнутри власти в Берлине передали русскому большевику еврейского происхождения Александру Гельфанду миллион рублей на распространение в стране антивоенной пропаганды. Деньги были выделены после того, как посол Германии в Дании убедил Берлин, что только революция вынудит Россию выйти из Антанты и что у большевиков есть силы подорвать авторитет как царя, так и русских генералов.
1915 г. завершился так же, как и начался: катастрофой на море. 30 декабря в Северном море произошел непроизвольный взрыв на борту британского крейсера «Натал». Погибли 304 человека. В этот же день в восточной части Средиземного моря немецкая подводная лодка без предупреждения торпедировала лайнер «Персия», принадлежавший британской Восточно-Пиренейской пароходной компании. Утонули 334 пассажира, в том числе консул Соединенных Штатов в Адене и еще один американский гражданин. Через три дня после этой катастрофы американский дипломат Джон Кулидж, находившийся в Париже, саркастически заметил в дневнике: «На борту был американский консул, направлявшийся на службу в Аден. Возможно, это подтолкнет мистера Лансинга купить пачку бумаги и приняться за работу». Он был прав: американский нейтралитет оставался незыблемым фактором в этой войне. Роберт Лансинг, госсекретарь США, заявил официальный протест, но этим и ограничился.
29 декабря в Париже Национальная ассамблея приняла закон, согласно которому земля, на которой располагались британские военные кладбища во Франции, отныне считалась «безвозмездным подарком французского народа для вечного упокоения тех, кто там похоронен». Кладбища по-прежнему находятся там, где создавались восемьдесят лет назад: более 2000 кладбищ, за которыми следит около 500 садовников. Уже во время войны закон определил будущее ее наиболее значительных памятников.
За двенадцать месяцев боев линия противостояния на Западном фронте совершенно не изменилась. Немцы, захватившие и оккупировавшие бельгийские и французские территории, непоколебимо стояли на ней вдали от собственных границ. Несколько французских деревень в ходе сражений подверглись таким разрушениям, что их даже не стали восстанавливать. Две такие деревни находятся к северу от Сен-Миеля – Реньевиль и Ременовиль, в апреле отбитые у немцев. На въезде в эти деревни сейчас стоят знаки «Village détruit» – «Деревня разрушена». Но противостояние приняло такой характер, что британцы считали своей большой победой уже то, что не оставили Ипрский выступ. Сам город, регулярно обстреливаемый немцами, лежал в руинах, но и из этого удалось извлечь определенную выгоду.
«Только методичные и дотошные боши могли довести город таких размеров до такого состояния, – отмечал Иэн Хей, солдат и один из самых популярных английских авторов, пишущих о войне. – Но обратите внимание на главное: мы внутри, а боши снаружи! Огражденный мощным полумесяцем обычных траншей, в которых – невероятно бесстрастные защитники, Ипр по-прежнему вздымает к небу свои несломленные персты – разбитый, молчаливый, но нерушимо спокойный. И все это благодаря упрямству скучного и несообразительного народа, который просто хранит веру и готов постоять за друзей».
Хей говорит читателям, что из этого нужно извлечь один урок: «Такой склад ума непостижим для бошей, и тем лучше для нас». Можно стоять на «недавно завоеванных высотах», таких как хребты Витсхете, Месен, Вими и Монши, и оглядываться назад «не только с этих высот, но и с определенной моральной высоты, на успешно пройденные территории, в сотый раз поражаясь не тому, насколько это хорошо или плохо сделано, а тому, что это вообще было сделано». Чувство морального превосходства неведомо людям, «хмуро и с содроганием» ждущим «бед, которые сулит им новый день». Впрочем, о «бедах» Хей старался не упоминать. Смерть в его повествовании – это «счастливая загробная жизнь».
К концу 1915 г. стало ясно, что неприятие войны за полгода заметно усилилось. «Война уже не вызывает у нас никакого восторга, – писал Хей. – Мы видели ее лицом к лицу. Теперь наша единственная цель – добиться от наших самых стойких последователей необходимого уровня эффективности и неуклонно поддерживать этот уровень до полной победы и прочного мира». Опытный писатель еще мог использовать слова «эффективность», «уровень» и «победа». Не менее опытные солдаты могли пользоваться другим словарем и видеть иные перспективы. Возвращаясь на Западный фронт из рождественского отпуска, солдаты на вокзале Виктории пели такие куплеты:
О Боже мой, о Боже мой,Я жить хочу, хочу домой.
В траншеи не желаю возвращаться,Где пули свистят и пушки гремят,Где нужно опять сражаться,Где брат в меня стреляет мой.Я жить хочу, хочу домой.
Глава 12
«Эта война закончится в Вердене»
Январь – апрель 1916 г.Военные успехи Центральных держав в начале 1916 г. начали отражаться на судьбе национальных меньшинств Австро-Венгрии. В январе в Богемии единственным официальным языком стал немецкий. На улицах Праги полиция, заслышав чешскую речь, применяла дубинки. Но в Вене лица, ответственные за принятие политических решений, сознавали огромные проблемы, порождаемые войной, особенно на фоне упорства, с которым продолжала вести боевые действия Россия, несмотря на все свои неудачи. «Об уничтожении русской военной машины не может быть и речи, – написал 4 января генерал Конрад графу Иштвану Тисе. – Англию победить невозможно. Мир должен быть заключен в кратчайшие сроки, иначе мы непоправимо ослабнем, если не исчезнем окончательно».
Среди всех участников войны только в Британии, Австралии и Канаде армии состояли исключительно из добровольцев. В тот день, когда Конрад сделал свое предупреждение, Британия имела под ружьем 2 675 149 человек, и все они были добровольцами. Канада с начала войны набрала в армию 150 000 человек и направила четыре дивизии на Западный фронт. Однако премьер-министр Канады сэр Роберт Борден, посетив Британию и получив определенное представление о масштабности задач, 1 января в новогоднем обращении к канадскому народу призвал еще полмиллиона мужчин вступить в армию. Население Канады в то время составляло восемь миллионов человек.
Британия склонялась к введению воинской повинности, что позволило бы увеличить армию на два миллиона человек. 5 января премьер-министр Асквит представил в палате общин первый проект билля о воинской повинности. Тогда же у его недавнего коллеги Уинстона Черчилля шли первые дни пребывания на Западном фронте в качестве командира батальона. 17 января его вызвали в городок Азбрук послушать отчет его друга полковника Тома Холланда о сражении при Лосе. Этот эпизод он обрисовал позже в письме жене Клементине: «Здание театра было полно генералов и офицеров… Мне даже не нашлось места, пришлось стоять за кулисами на сцене. Том говорил очень хорошо, но говорил он о безнадежном провале, о высочайшем героизме, растраченном впустую, и о великолепных шотландских частях, уничтоженных напрочь… даже без призрачных шансов на успех. Одна эта шотландская дивизия из 10 000 человек потеряла 6000 убитыми и ранеными. Увы, увы. Впоследствии задали вопрос, какие выводы можно сделать из этого доклада. Я едва сдержался, чтобы не сказать: «больше никогда такого не делать». Но они сделают – я в этом не сомневаюсь».
Выдвинувшись со своим батальоном на передовую в районе деревни Плугстерт, Черчилль делил со своими подчиненными все опасности войны. Однажды утром, когда он направлялся в траншеи на передовую, снаряд попал в подвал разрушенного женского монастыря, мимо которого он проходил. «Фонтан кирпичных обломков взметнулся в воздух, – написал он жене, – я внимательно следил за ним с расстояния в пятьдесят метров, пытаясь понять, не заденут ли они меня. И вдруг увидел, почти одновременно со взрывом, пять или шесть несущихся на меня черных штуковин. Ты представляешь скорость мысли. Так вот, прежде чем я успел подумать, что это осколки, сообразить, что они не могут иметь отношения к этому взрыву или принять какое-то решение, я увидел, что это просто испуганные птицы!»
Черчилль провел на Западном фронте полгода. Несколько раз он чудом не погиб от немецких снарядов. Однажды, когда он находился на запасных позициях, снаряд попал в его спальню, влетел в подвал, где ночевали его солдаты, но не взорвался. В другой раз, идя в траншеи, он наблюдал за тем, как немецкая артиллерия систематично вела огонь по передовой. Снаряды ложились все ближе. «Можно было даже рассчитать, куда упадет следующий, – через три дня написал он жене. – Тропа к траншеям проходила мимо разрушенного монастыря, и я сказал: «Следующий попадет в здание». Разумеется, когда мы поравнялись с ним, со скрипом и свистом прилетел снаряд, послышался оглушительный грохот, взлетели вверх кирпичи, поднялось облако пыли, из всех укромных уголков и укрытий стали выскакивать солдаты. Я никуда не стал прыгать. Даже пульс остался ровным. Я не реагирую на шум, как делают некоторые смельчаки. Но я почувствовал: еще двадцать метров левее, и больше не пришлось бы распутывать всякие узлы, о чем-то беспокоиться, сталкиваться с ненавистью и несправедливостью… удачное завершение пестрой жизни, последний подарок – неоцененный – неблагодарной стране и урон для военной мощи Британии, который никто не будет в состоянии понять, измерить или оплакать».
