Этой зимой произошел один эпизод, о котором стало известно по всему Западному фронту. Джиббс рассказывал, как над одним из брустверов немецких окопов «появилась доска, на которой крупными буквами было написано: «Англичане дураки». Один сержант заметил: «Не дурее других», и через пару минут огнем из винтовок доску разнесли в щепки. После этого появилась новая доска с надписью: «Французы дураки». Верность нашим союзникам привела к уничтожению и этой доски. Затем немцы подняли третью доску: «Все мы дураки. Пошли по домам!» Эту доску тоже расстреляли, но сообщение вызвало смех, и солдаты начали задумываться: «В этих словах есть доля истины. Почему это должно продолжаться? Кому это нужно? Пусть старики, которые затеяли эту войну, приедут в Хохе и дерутся между собой. Солдатам нечего делить. Мы все хотим домой, к нашим женам и нашей работе». Но ни одна из сторон не была готова первой «разойтись по домам». Каждая оказалась в западне – в дьявольской западне, из которой не было выхода».
В своей книге Джиббс так описывает эту «дьявольскую западню»: «Верность своей стране, дисциплина под страхом смертной казни, заклинания традициями, подчинение законам войны или правящим классам, вся моральная и духовная пропаганда, распространяемая священниками, газетами, генералами, штабными офицерами, стариками на родине, экзальтированными женщинами, фуриями в женском обличье, простая и глубокая любовь к Англии и Германии, мужская гордость и страх прослыть трусами – тысячи различных мыслимых и немыслимых причин не позволяли солдатам обеих сторон вырваться из паутины судьбы, в которой они запутались, восстать против взаимной непрекращающейся кровавой бойни и вылезти из окопов с криками: «Мы все дураки… Пошли по домам!»
Особым источником страданий в ту зиму, наряду со вшами и крысами, стал синдром «траншейных стоп». «Солдаты днями и ночами стояли в жидкой грязи в армейских ботинках или в обмотках, абсолютно не чувствуя ног, – пишет Джиббс. – Холодные и мокрые ступни распухали, теряли чувствительность, а затем начинали пылать, как будто до них дотронулись раскаленной кочергой. Когда наступала «смена», многие оказывались способны покинуть траншеи только ползком или на спинах своих более крепких товарищей. На протяжении зимы я видел сотни таких солдат, а затем и тысячи». Батальоны теряли на передовой больше людей из-за «траншейных стоп», чем из-за ранений. «Бригадиры и дивизионные генералы были угрюмы и проклинали новое бедствие, постигшее их людей. Кто-то говорил, что все дело тут в проклятой небрежности, другие считали, что речь идет о симуляции, поскольку уже участились случаи самострелов, когда солдаты стреляли себе в пальцы на руках и ногах, чтобы выбраться из траншей. Но парни с искалеченными, обмотанными ватой ногами, которых на спине тащили в санитарные поезда на запасных путях в Реми у Поперинге, не походили на симулянтов. Боль была такая, словно к ногам им привязали по вязанке горящего хвороста. В одном из батальонов 49-й (Уэст-ридингской) пехотной дивизии зимой 1915 г. зафиксировали более 400 подобных случаев».
Со временем с «траншейными стопами» научились бороться, два-три раза в день растирая их маслом. Но недуг нанес тяжелый удар по боеспособности войск. Однако, как писал Джиббс, «все эти несчастья не могли подорвать боевой дух солдат».
Рождественское братание, совершенно спонтанно возникшее в 1914 г., в 1915-м не могло повториться. «Ничего подобного на вверенном вам участке фронта в этом году не должно произойти, – поступило указание в одну британскую пехотную дивизию за пять дней до начала рождественских праздников. – Артиллерия с рассвета должна вести методичный огонь по вражеским позициям, и, как обычно, следует использовать любую возможность нанести урон обнаруживающему себя противнику».
В основном этим приказам подчинялись. Историк Лин Макдональд описывала, как «в траншеях рядом с Плугстертским лесом восхитительный голос, развлекавший сидящих в траншеях по обе стороны фронта фрагментами из «Травиаты», внезапно оборвался посередине арии, словно захлопнули дверь». Близ Вюльвергема немцы в канун Рождества выставили на бруствере окопа передовой линии елку, украшенную свечами. «Несколько мгновений огоньки неуверенно мерцали в темноте, после чего британский офицер приказал открыть беглый огонь, и «томми» их погасили» [113].
День Рождества не отличался от прочих. «Пятью залпами мы пожелали немцам доброго утра и периодически стреляли весь день, – записал артиллерист капрал Д. А. Панкхерст. – Таков был приказ. Некоторые батареи выпустили по три сотни снарядов. Это рождественский подарок фрицам, говорили они. Но я уверен, что это придумали нарочно, чтобы не допустить братания». Артиллерийская и винтовочная стрельба продолжалась весь день. Младший лейтенант У. Кашинг стал свидетелем гибели рядового из своего батальона. Осколок снаряда перебил ему бедренную вену. «Санитары-носильщики пытались бороться с этой смертельной раной и наложили жгут, – записал Кашинг, – но бедняге от этого стало только хуже, и военный врач сказал нам по телефону, чтобы жгут сняли и дали ему спокойно умереть». Военврач, безусловно, «подверг бы риску свою жизнь, попытавшись пробраться к нам по открытой местности, а ходов сообщения уже не осталось, поэтому начальство приказало ему остаться при штабе батальона. И это было правильно. Мы не имели права потерять военного врача ради бесплодной попытки спасти одну жизнь. Да и все равно бы он, скорее всего, не успел вовремя».
Так на Рождество погиб рядовой У. Г. Уилкерсон. Его похоронили на кладбище Нью-Айриш-Фарм в Сен-Жане, неподалеку от Ипра. Когда в конце войны кладбище приводили в порядок, могилу найти не удалось, поэтому его имя увековечено на мемориальном надгробии с надписью: «Похоронен на этом кладбище». Рядом с ним покоятся останки еще 4500 солдат [114]. На Галлипольском полуострове, где в ближайшие недели должна была начаться эвакуация войск с мыса Геллес, на Рождество от огня турецких артиллеристов и снайперов также продолжали гибнуть солдаты. Среди погибших в тот день был 29-летний капитан Корпуса медицинской службы британской армии Арнольд Томпсон, который за восемь месяцев до этого закончил Новый колледж в Оксфорде [115].
На Восточном фронте Центральные державы не сомневались в своем превосходстве. В Галиции двухнедельное наступление русских войск при поддержке тысячи артиллерийских орудий, на каждое из которых приходилось до тысячи снарядов, не смогло преодолеть линию обороны австрийцев и 27 декабря было остановлено. 6000 русских солдат оказались в плену. В этот день британский кабинет министров решил начать эвакуацию с мыса Геллес и положить конец присутствию войск Антанты на Галлипольском полуострове.
В конце 1915 г. Центральные державы переживали подъем. Сербию полностью оккупировали австрийцы и болгары. Русскую Польшу и Бельгию контролировали немцы. Подводный флот продолжал успешно топить корабли союзников, нанося им существенный урон. Германия, планировавшая одержать победу в 1916 г., собиралась начать неограниченную подводную войну и наступление на французские силы, защищающие Верден и кольцо его фортов. Целью этого наступления было истощение французской армии и кардинальное сокращение ее численности. Генерал Фалькенхайн надеялся, что наступление под Верденом станет «поворотным пунктом» и позволит лишить французов всякой воли к сопротивлению. «Открыв им глаза на то, что в военном смысле им не на что больше надеяться, – написал он 15 декабря кайзеру, – мы достигнем этого поворотного пункта и выбьем из рук Англии ее лучший меч». Если французы готовы защищать Верден до последнего, а Фалькенхайн был в этом уверен, то армия Франции «окажется обескровлена», и не будет иметь значения, овладеют в итоге немцы Верденом или нет.
«История не знала, – написал историк Алистер Хорн, – ни одного великого полководца или стратега, который намеревался одержать победу над врагом, постепенно изматывая его. Сама эта чудовищная и отвратительная идея могла зародиться в недрах этой Великой войны и стать характерной чертой именно в силу бессердечия ее вождей, считающих человеческие жизни не более чем песчинками». В своей истории битвы при Вердене Хорн приводит два комментария, демонстрирующие отношение командования к человеческим потерям. Один из них принадлежит сыну Хейга. По его словам, британский главнокомандующий «считал своим долгом воздерживаться от посещения военно-полевых госпиталей, потому что ему от этого становилось физически плохо». Второй комментарий принадлежит Жоффру, который после того, как ему пришлось вручить медаль потерявшему зрение солдату, сказал офицерам своего штаба: «Больше не устраивайте мне подобных спектаклей… Иначе у меня не хватит смелости в следующий раз отдать приказ к атаке» [116].
