здесь, но давно исчезнувшей жизни. Так что когда появился старый рыбак с веслами на плече, оба даже вздрогнули. Рыбак, тяжело ступая, подошел к лодке и начал с усилием спихивать ее в воду.
Федор не выдержал, принялся помогать. Рыбак что-то спросил по-гречески, Федор ответил. Киприан смотрел на него издали, дивясь этому всегдашнему хотению русичей влезать во всякую делаемую на их глазах работу, причем и у бояр, и у смердов – одинаково.
Наконец лодку спихнули. Она тотчас закачалась на волнах. Рыбак, поблагодарив, начал ставить парус, а Федор, несколько задыхаясь и обтирая руки, запачканные смолой, воротился к Киприану.
– Как же можно полагать, что жизнь идет сама по себе! – начал он горячо, еще на подходе. – Разве не ясно, что ни города, ни башен, ни Софии и даже этой вот ладьи не было бы без усилий рук человеческих? Без воли Константина Равноапостольного? Без упорного труда мастеров, что веками возводили дворцы и храмы? Как можно, воздвигнув такое множество рукотворных чудес, утверждать, что жизнь движется помимо нашей воли? Быть может, мы молоды и не искушены в философии и в риторском искусстве, но нам этого не понять! Мыслю, что Господь, наделив человека свободою воли, потребовал от него непрестанного деяния! Я только так понимаю Господень завет: «в поте лица своего добывать хлеб свой!» Или вот, в притче о талантах, там прямо сказано, что скрывший талант свой – отступник веры Христовой! И тот, кто больше других прилагает усилий, работая ему, тот и угоднее Господу!
– Вы молоды! – с легкою завистью протянул Киприан. – А что ты речешь о разделении церковном?
– А что реку? Были люди едины, дак и возгордились, и стали строить башню до неба! А уж как Господь разделил языки, дак не нам его волю менять! Вот и весь сказ! И что бы там ни баяли католики теперь, то все от дьявола! В коей вере ты рожден, в той же и помереть должен! Иначе у тя ни веры, ни родины не станет!
Федор говорил горячо, видно, еще не успокоился после лодочных усилий, и Киприан сдержал возражения, хотя и очень хотелось ему подразнить русского игумена каверзными вопросами: что, мол, он думает, в таком случае, о том времени, когда церковь Христова была единой, и о принятии христианства Владимиром? Киприану самому хотелось разобраться теперь во всем этом многообразии мнений и вер.
Меж тем рыбак вышел на сушу и приблизился к ним, выбирая якорь из песка.
– Скажи! – вопросил его Киприан. – Стал бы ты, ежели прикажут тебе, католиком?
Рыбак поглядел недоуменно, покачал головой.
– Верят не по приказу… – неохотно пробормотал он. – У католиков вера своя. У нас, греков, своя, мешать не след… – Сказал и пошел к ладье с тяжелым якорем на плече, волоча по песку толстое просмоленное ужище, по бедности заменявшее ему якорную цепь.
– Простые-то люди и не думают вовсе о том! – подхватил Федор.
– А головы за веру, ежели надо, кладут!
И Киприан умолк, вновь, с горем, вспомнив, как он бежал из Москвы.
Быть может, останься он, города бы и не сдали?
– Сдали бы, сдали все равно! – произнес он вслух, забыв на миг, что рядом стоит симоновский игумен.
– Про Москву, што ль? – догадал Федор, но не спросил боле ничего, пощадив Киприана.
Они постояли еще, лодка уже отошла, и луна поднялась выше, осеребривши колеблемую равнину вод, и, не сговариваясь, повернули к дому.
– Дак, по-твоему, не прилагающий к делу церкви усилий своих грешит тем перед Господом? – вопросил Киприан, когда они уже протиснулись в узкий каменный лаз в городской стене.
– Истинно так! – отозвался Федор. – Ежеден, кажен час и миг каждый надобно заставлять себя к деланию! Вера без дел мертва есть! А и просто рещи, по жизни, кто грешит боле других? Лодырь да на кого работают, а он без дела сидит. И похотение разжигается тем, и гордыня, и сребролюбие…
Тут уж был камень и в огород Василевса Иоанна V, но оба опять перемолчали, не назвав сановного имени. Ругать императора, будучи у него в гостях, было ни к чему.
– Человек не имеет права жить только для себя самого! – убежденно заключил Федор. – О таковых и сказано: «О если бы ты был холоден или горяч! Но ты тепл еси, и потому извергну тебя из уст своих!» Посему – каждый должен!
– Каждый людин делает дело свое, – еще раз попытался возразить Киприан.
– Жизнью руководят избранные, просвещенные светом истинного знания, а также надстоящие над толпою, охлосом, игемоны и стратилаты, их же волею творится сущее в мире.
– А мужики, погибшие на Дону, избранные? – почти грубо прервал его Федор. – А ведь могли побежать, да попросту и не прийти могли на ратное поле! Нет, именно каждый людин держит ответ пред Господом, и токмо от соборного деяния всех творится сама жизнь!
– Остановишь здесь? – вопросил Киприан. – Я уже говорил с настоятелем, дабы предоставить тебе и спутникам твоим келейный покой, а после моего отъезда займешь и эту келью.
– На том благодарствую, нам ить боле и негде стать! – кратко отмолвил Федор.
Киприан уехал в Литву в мае, добившись соборного о том решения.
Прибыл наконец и Пимен, долженствующий быть низложенным. И тут-то и началось самое главное действо, поначалу совершенно сбившее с толку Федора Симоновского.
Глава 28
