Во время теннисного турнира Жюли узнает о ютландском поражении. Голландцы-германофилы злорадствуют. Жюли скрывает свой гнев и обиду, играя лучше, чем когда бы то ни было, «с той выдержкой, которую всегда соблюдала по традиции». Кажется, у одних англичан сохранилось это молчаливое благородство и умение без позы его передавать.
Счастливый роман Алисона прерывается с появлением Нарвица, мужа Жюли. Он трижды ранен, отравлен газами, искалечен и, в сущности, приезжает умирать. Ему больше и незачем жить. Германия разгромлена, революция неизбежна, новый мир, уже намечающийся в конце войны, ему беспредельно отвратителен. В Нарвице своеобразно сочетаются прусский аристократ, страстный приверженец индивидуалистической культуры и человек антично-стоического склада. Всё это – ценности, уничтоженные войной. Но, главное, что Нарвица отталкивает от жизни – доказанно-давняя нелюбовь к нему Жюли.
Несмотря на свое безразличие к мужу, она перестает встречаться с Алисоном, повинуясь врожденной порядочности и чувству чести. Любовники разлучены, их будущее неясно. По странному инстинкту, Нарвиц хочет познакомиться с Алисоном, о котором ему рассказывали хозяева. Их знакомство, их отношения и разговоры – едва ли не самое замечательное место в книге. Они во всем между собою несхожи, их разделяет еще неоконченная война, но что-то есть неуловимо-общее, что важнее внешних перегородок: они оба – люди самостоятельно и ответственно живущие, с воззрениями, опирающимися на личный их опыт, с обоснованным уважением и любопытством друг к другу, с одинаковой потребностью беспристрастно и как-то поэтически воспринимать мир. Вся книга Моргана – изумительное соединение поэтичности, точности и внутренней справедливости.
Алисон понимает, что Нарвиц духовно старше, зрелее его, что он больше выстрадал и большего достиг на том пути, который обоими избран. Неожиданная жертва этой близости – Жюли. Для нее дружба любовника и мужа неприемлема. Она старается о первом забыть, и, от жалости к Нарвицу, безупречно с ним нежна, что вначале у него вызывает необычайный жизненный подъем. Врачи говорят уже о чуде, но чудо продолжается недолго. Внезапно Нарвица осеняет, откуда у Жюли это жалостливое внимание: ее переродила любовь.
Происходит последнее объяснение, на мой взгляд, неудавшееся, обреченно-мелодраматическое. Нарвиц перед смертью как бы возвращает Алисону Жюли. Без громких слов, без неискренних протестов тот принимает предложение умирающего, пожалуй, нестерпимовеликодушное.
Вся книга насыщена особой духовной энергией, каждая фраза полновесна, эпизодические персонажи так же верны, как и главные. Центральная тема романа, если можно в сложнейшем произведении какую-либо тему считать основной, это – действенное, творческое созерцание.
«Созерцательная жизнь столь же редка, сколь всеобщее стремление к созерцанию, ибо оно для души то же самое, что половое влечение для тела, великая сила, движущая человечество». Такова «навязчивая идея» Алисона, а в дальнейшем Нарвиц обрушивается на теперешнее «мышление массами и классами», противное человеческой природе. Ведь мы одиноки в смерти и любви. Он также говорит о ложной действенности так называемых активных людей, противопоставляя им людей созерцательного склада, подлинных творцов и созидателей мира.
И в книге Моргана есть что-то созидательное, какая-то высокая надежда, притом вторичная, продуманная, а не наивная. В ней ощущается героическое сопротивление времени, и ее просветленную веру было бы интересно сравнить с жестоким неверием, с безутешностью Селина. Очевидно, современный человек одинаково соблазняется тем и другим и не знает, что ему выбрать.
Знаменательная неудача
С огорчением приходится отмечать, что последние книги Моруа как-то бледнее и слабее предыдущих. Судя по первым его произведениям, по «Доктору О’Грэди» и «Полковнику Брамблю», по отдельным страницам «Климатов», по содержательной биографии Дизраэли, он человек талантливый и умный. Что заставляет его писать столь небрежно?
Последний роман Моруа «Инстинкт счастья», явно ниже прежнего уровня. Банальная выдумка – жена скрывает от мужа, что единственная дочь – не от него. Он благороден, всё знает и молчит. Им помогает в затруднениях почтенная старая дама, которая тоже всё пережила и всё прощает. Тут же младшее поколение, «без запросов», деятельное и простое. Сентиментальные «отцы» немного чуждаются спортивных «детей». Но всё к лучшему, те и другие очень милы.
На протяжении двухсот пятидесяти страниц так обидно мало «новых слов», живых, смелых, собственных мыслей. Поневоле досадно за подлинного писателя. Боюсь, Моруа – одна из бесчисленных жертв обязательной теперь, грозной литературной сверхпродукции.
И смех, и грех
N. R. F. выпустило любопытную книгу «Люди спешат» («Les hommes sont presses»). Автор ее – некая Жюльет Пари, по-видимому, наша соотечественница, скрывшаяся под псевдонимом. И русским и французским читателям стоит ознакомиться с книгой г-жи Пари. Это – забавное, остроумное, пускай не всегда правдоподобное высмеивание советского, эмигрантского и западно-буржуазного мира.
Книга составлена в виде столь модного ныне «монтажа», но и самый этот прием явно вышучивается и снижается. Дневник эмигрантского «эстета», Дмитрия Бурова, чудом попадающего в Москву, чередуется с письмами оттуда же французского инженера-дельца, Клода Оливера, с агентскими телеграммами о невообразимой чепухе, происходящей во всем свете, с отрывками речей фанатической коммунистки, Наташи Буровой, достойной или недостойной дочери своего отца, с переведенными на французский язык бесчисленными строками романсов и стихов – от Пушкина до Белого и Гумилева. Выведены и другие, между собой несхожие персонажи – чекист Дубенский, утерявший свой былой советский энтузиазм, американский миллиардер Додд, пытающийся заключить выгодную сделку с большевиками, его перезрелая супруга, стремящаяся всё к новым сексуальным ощущениям, прелестная их белокурая дочь, увлекшаяся коллективизмом и «темпами», тетка Оливера, олицетворение скупости и провинциальной узости взглядов.
С непостижимым умением автор находит надлежащий тон для каждого из своих героев. Правда, они изображены условно и как бы в идеально-типическом аспекте, но не становятся безжизненными марионетками: их видишь, им сочувствуешь, их узнаешь.
«Люди спешат» – все в книге стремительно-торопливо. Меняются пейзажи, настроения, отношения, едва успеваешь к чему-либо привыкнуть. Но это не утомляет, скорее освежающе развлекает. У автора нет серьезных и возвышенных претензий, но цели своей – уродливо сгустив, разоблачив основные черты людей, живущих по большевистской или буржуазной шпаргалке – этой цели она несомненно достигает. Полное неправдоподобие начинается, когда автор чрезмерно шаржирует.
Кое-что напоминает Эренбурга, его «Приключения Лазика Ройт-шванеца». Только Жюльет Пари живее, умнее, талантливее советского беллетриста. В ее описании персонажей есть какая-то мягкость, какое-то соблюдение человеческого достоинства, отсутствие которого делает невыносимым чтением Эренбурга.
Очерки и фельетоны
Мы спокойны… мы спим… (маленький фельетон)
Мы стали безумно апатичны. Нет ничего, что выбило бы нас из привычного состояния доверчивости, тупости и покорности судьбе. Мы передаем без колебания любые слухи и подчиняемся любой действительности. Кто-то за нас делает историю, историю совсем необычную, а мы эту историю перевариваем, и как скверно перевариваем!
Говорят, старый режим, с его мелочнейшим на каждом шагу попечением, приучил нас к несамостоятельности, переходящей в безграничный, чисто азиатский фатализм. Возможно. Только то, что он начал, благополучно закончили последние события: война и революция.
Помните, господа, как беспрекословно мы исполняли всё, что от нас кто-то требовал: сперва призывались, потом голосовали, а самой сути, борьбы народов и борьбы идеалов, понять не хотели и не могли, и всё делали плохо, без веры и без огня, трусливо прячась здесь, лениво отвиливая там.
Мы полностью сохранили наше крепостное мировоззрение и наш крепостной темперамент. Мы и сейчас готовы положиться на кого угодно, кроме себя, и каждый может прийти и владеть нами. Из уст в уста передают, и очевидцы подтверждают, что в большевистских войсках, идущих на балтийский край походом, преобладают китайцы. Почему китайцы? Чем мы их обидели? Чем их взял Троцкий?
Между тем они идут, и с каждым днем возрастает эта своеобразная желтая опасность.
Как же мы готовимся их встретить? Враг у ворот – безумолчно кричат газеты, и что же, это придает нашим человеческим сердцам львиную отвагу, это пробуждает в нас геройство древних римлян или хотя бы современных парижан? Нет, мы не так глупы. Мы уверили себя, что за нас волнуются английские адмиралы и французские дипломаты, и в хорошую минуту мы даже подтруниваем над медленностью «томми».
