Знает. В том-то и дело. Так что молись на свою жертву. Хотя грубые материалисты, по мнению гностиков, нс подлежат спасению.
Ольга машинально крутила ложкой, размешивая в кружке сахар, и думала, что, возможно, поступок Вали и есть знак Бога, которого она так безуспешно ищет. Его промысел выше человеческого понимания. Любовь и доброта сильнее ненависти, и нс на бумаге, а в самой что ни на есть реальной жизни.
Да, думать она умела, но то, что могла сделать глубоко верующая простая женщина, Ольге оказалось недоступно. Одно дело понимать, другое — чувствовать. Прочтя на отцовском лице некое подобие ужаса, дочь даже вздрогнула от удовольствия и добавила жёстко, без намёка на жалость:
Что заслужил, то и имеешь. Или ты надеялся, что смерть мамы и Макса никогда не отольётся?
Кто тебе внушил подобные глупости? - гневливо спросил Большаков.
Отец неисправим. Даже собственное несчастье не пробудило в нём совесть. Но что ей известно о чужой совести? Может, угрызения терзают его день и ночь. Ольга опустила глаза, чтобы сквозь маек}' этого отца не увидеть того, которого хотела забыть. Она любила его с рождения, любила беззаветно, но, возможно, он любил даже сильнее, а совершая преступление, думал в том числе и о её благополучии. Она принимала отцовскую любовь, нс задумываясь, пользовалась сю и всеми радостями бытия, которые эту любовь сопровождали. Неужели в ней нет ни капли сочувствия? Или хотя бы снисхождения? Почти вес, что она имела, дал ей отец, а она ис в состоянии взглянуть на него без ожесточения! Господи, как оказаться выше этого?
Папа, - произнесла она тихо, но очень внятно, - по- христиански, я должна тебя простить. Я тебя прощаю.
Вопреки ожиданию, Большаков ощутил внутри себя боль, рожденную какой-то огромной, ещё нс до конца осознанной потерей, в этой боли тонул слабый проблеск радости. Наклонился, чтобы благодарно поцеловать слабую руку дочери. И тогда она, повинуясь без желания ожесточённой своей душе, сказала ещё тише, почти ему в самое ухо:
Но ты нс верь - это только слова.
Глава 24
Ноябрь в средней полосе обычно уже нс шутит и возвращением тепла, хотя бы накоротко, не балуется. Ворота зимы распахнулись, и она не заставила себя долго уговаривать: снег лёг тонким, но уверенным покровом. В городе — от тепла домов и автомобильных выхлопов, от бега множества ног и дыхания толпы - снег быстро сделается рыхлым и неопрятным. Заляпанный грязной мазутной жижей, щедро выдавленной с проезжей части колёсами машин, он ещё неоднократно истает. А в деревне — кругом и до самой весны — белая пелена непорочности, прирастающая с каждым снегопадом. Редкое ведро грязной воды, выплеснутое у забора хозяйкой после мытья полов, нс меняет общей картины. Уже к вечеру смёрзшиеся льдышки припорошит свежим снежком, и первозданная чистота будет восстановлена.
Может, кому-то девственный пейзаж и по нраву, но не Ольге. Для нее, которая несла в себе страсти, пусть и связанные силой обстоятельств по рукам и йогам, мир застыл, потерял краски. Она никогда нс понимала, как можно в радостный день свадьбы рядиться б белое платье — б белом надо класть б гроб, а венчальное выбирать яркое: желтое, как солнце, красное, как любовь, розовое, как нежность,,. Зима несла в себе смерть, хоть и ограниченную во времени. Ветви яблонь в саду, пухлые от снега, сделались похожи на картинки с гламурных рождественских открыток — красиво, но нс трогает. Поля в белом саване выглядели траурно и безжизненно. Исчезли звуки - нс пели птицы, нс шелестели листья, нс шумел дождь. Дымы из труб беззвучно стояли столбом. Бабы прошмыгнут за водой к колодцу и с обледенелым ведром поскорей назад, в тёплое избяное нутро.
Этой неяркой покорной стылости нс хватало в шумном городе, а здесь тоска комом подступала к горлу. Хотелось молиться. Нс просить, не благодарить Всевышнего за то, что позволяет су шествовать как сумеешь, а просто шептать ритуальные слова, позволяющие не думать, а верить. Какой ещё есть способ успокоить сердце? Ольга не знала.
Декабрь, январь, с легкими морозами днем и покрепче ночью, с частыми оттепелями она пережила вместе с деревенскими терпеливо. Те привычно отсыпались и неспешно занимались домашним хозяйством, запущенным в летнюю страду, - убирались в комнатах, скребли столы, штопали, зашивали одёжку, наводили порядок в подполе и пристройке. Раз в педелю, как на праздник, отправлялись в баню, в основном парами: затрат меньше и веселее. Мало осталось в Филькинс жителей - по пальцам перечесть, потому жались по возможности друг к дружке, чтобы взбодриться и почувствовать себя живыми. После баньки стол накрывали и выпивали помаленьку. Лучше нет способа скрасить унылое время года, как водка или любовь. Ну, по любви женскому населению Филькина осталось только вздыхать, иное дело самогон, настоянный на сельдерее или смородиновых почках. Языки развязывал словно умелый мытарь. Распаренные, разомлевшие старухи по десятому разу пересказывали друг дружке байки, вспоминали всё, что сумела удержать дырявая память. А она - лоскут на лоскуте! — хранила и такие, что заставляла краснеть или ухохатываться до слёз.
Ольгу на подобные мероприятия нс приглашали, стеснялись. Вроде и своя она теперь баба, филькинская, но всё ж на особицу. Перед молодой да городской нс расслабишься, а тогда зачем собираться?
В феврале, как водится, повалил серьезный снег, замели метели, затрещали морозы* Февраль в средней полосе — месяц самый лютый. Но опять-таки дёргаться нет причин, когда весь харч в дому и дров в достатке. Разве что скука к концу холодов немного заедать стала. Намело сугробов - ни проехать ни пройти, а конца снегопаду нс видать, словно задумала зима похоронить землю заживо. Почтарь с пенсией и хлебный фургон уже три недели нс показывались. Филькинцы засели но домам и в гости ходить перестали: провалишься по пояс — кому выручать? Одна только дорожка к колодцу, протоптанная всеми ходячими ногами, какие имелись в наличии, извещала, что деревня пока жива. На этом важнейшем пути и встречались жители накоротке, чтобы и новости обсудить, и щёки нс поморозить. Впрочем, новостей никаких — пока все живы.
Даже Максимка в феврале заглядывал к Ольге нс каждый день. Да что ей с него толку, с Максимки? Ни поговорить, ни посоветоваться, ни поплакаться без слез. Привезенные книги прочитаны хоть и при керосиновой лампе, но на удивление скоро. Когда осталась лишь Библия, то и она пошла в ход, тем более без привычки требовала вдумчивого отношения, а значит, и времени. Раньше у Ольги, да и у других сё знакомых москвичей, времени вечно ис хватало. В мегаполисе люди всегда спешат — это уже в крови, Спешат даже те, кому некуда торопиться и кого никто не ждет дома или нс ценит на работе. Поразительное дело: время, которое в городе почитают дороже денег, тут ничего не стоило, даже руки чесались его подтолкнуть, чтобы шло побыстрее, а оно, как назло, упиралось, медлило.
В деревне Олыс сделалось поразительно ясно, что время придумали люди для простого удобства, как одежду для сохранения тепла тела или шампунь для мытья волос. Время всегда лично и существует, пока жив тот, кто заводит свои часы. Оно может двигаться с разной скоростью, а в пределах Вселенной, если что и измеряется солнечными, звездными или другими циклами, то только ие человеческая жизнь, и сколько бы человек ни прожил - много или мало — отпущенного срока ему всё равно не хватит и что-то обязательно останется незавершённым. Но живые об этом не думают, в конечность личного времени нс верят. Это и есть главная иллюзия.
Обычное для города приготовление пищи представлялось Ольге в новых условиях чудовищной фантазией гурманов. Здесь всё просто, однообразно, невкусно и полезно. Хуже с водой: зимой в старых колодцах она убывала, ведро скребло но дну и цепляло глину. Местные привыкли, а Ольга без чистой воды нс могла. До ручья недалеко, окрепший за короткие оттепели наст выдерживал худое тело москвички, но сначала требовалось натянуть тёплые рейтузы и сапоги, дублёнку, укутаться по самый нос в козью шаль - хорошо, что летом купила, послушалась доброго совета. Однако в феврале неглубокую прорубь затянуло толстым льдом, так что походы за водой отпали сами собою. Пришлось жить по общим правилам. Ольга неумело стёсывала топором намёрзший вокруг узкой колодезной дыры лёд, чтобы пропихнуть вниз ведро, потом дома долго отстаивала принесенную взвесь, которую использовала для мытья, а пила молоко, но и за молоком стало лень ходить регулярно, а Мария Спиридоновна в такую погоду сама сидела дома и из живительного напитка, щедро выдаваемого бурёнкой, варила домашний сыр, который страсть как уважал драгоценный супруг Степан Порфирьсвич.
Голод Ольгу нс мучил, она привыкла есть мало. Сухари, размоченные в сомнительной воде, не вызывали аппетита и не будоражили плоть, как это умела делать жирная, пряная и вкусная пища. Лёгкость тела придавала бесплотность мыслям. Ни запахов, ни желаний. Только бы лежать тихо, слушать, как скребутся крысы, и не думать. Главное - нс думать, забыть прошлое, всё, что было в нём соревновательного, возбуждающего, бьющего током. И усмирять, усмирять сердце до неспешного перестука, улыбаясь в темноту.
