Некоторые места действительно напоминают текст «Триад». Нам представляется, что они — одно и то же послание к близким автору ученикам: Палама говорит в нем — и это единственный случай во всех его трудах — о своем личном опыте благодати… Характерно, что ссылается он здесь именно на Симеона Нового Богослова; еще только раз находим мы у Паламы ссылку на этого автора: в первой его «Триаде»».
Надо признать, что отец Иоанн Мейендорф правильно уловил особый оттенок этих «Глав» (необычный для Паламы способ изложения, описание личного мистического опыта и тому подобное), явно отличный от общеизвестного стиля трудов этого богослова. Привлекая наше внимание к неизвестным до сего времени «Главам», отец Иоанн Мейендорф сделал бы важное открытие, представляя в новом свете как личность святого Григория Паламы, так и его труды. Но при одном условии: если бы эти «Главы» действительно ему принадлежали. Отец Иоанн Мейендорф в этом, по–видимому, не сомневается, несмотря на то что самый факт их необычности должен был бы его насторожить. Действительно, как мы убедимся, речь идет о труде, ничего общего с Григорием Паламой не имеющем.
Рассмотрим первую из приписываемых Паламе «Глав»[757]. Вот ее текст в переводе с греческого языка: «Тот, кто внутренне соединен с Богом верой и верен Ему в делах, да, тот удостаивается Его видения в созерцании. Он видит то, о чем неспособен я написать. Действительно, странное[758] зрелище видит ум: он весь озарен и становится лучезарным, но этого понять или об этом говорить он неспособен. Потому что сам ум — свет, и все видит как свет, и этот живой свет дарует видящему его жизнь. Он видит самого себя совершенно соединенным со светом, и в этом он (ум) сосредоточивается, пребывая, однако, тем же, каким был. Он улавливает свет в душе, и выводится из самого себя, и тогда, будучи вне себя, видит свет издалека; но он поворачивается, снова находится в середине света, и таким образом (хотя он и тщетно себя об этом вопрошает) , для того чтобы понять видимое или сказать о нем, недостает у него ни слов , ни понятий. Кто же, услыхав об этих тайнах, не придет в восхищение и, восхищенный, не устремится ко Христу? Кто же не захочет видеть необычайных дел Божиих и не возлюбит Того, Кто раздает эти странные дары и харизмы даром?» Нетрудно узнать подлинного автора этого текста. Это, с некоторыми незначительными изменениями, выписка из второго «Огласительного слова» (строки 253—368) святого Симеона Нового Богослова[759]. Отец Иоанн Мейендорф не ошибается, когда говорит, что находит здесь известное сходство с «Триадами» Паламы (настойчиво подчеркнутое значение ума, его озарения, видение света и тому подобное). Может быть, именно это несет паламитский оттенок, и поэтому составитель «Глав» поставил этот текст среди четырех первым, чтобы лучше затушевать свой литературный замысел. Однако другие, более очевидные и характерные аспекты этой «Главы», личностный ее характер (автор видит то, чего не в силах описать), тема сосредоточения, или внимания, «удаления» света, призыв к «бегству ко Христу» и общий возвышенный настрой до такой степени «Симеоновы», что их одних было бы достаточно для доказательства принадлежности текста именно ему, если бы это уже не доказала восходящая к X—XII векам рукописная традиция его трудов[760].
Приписываемые Паламе три другие «Главы» того же происхождения; это также выписки из «Огласительных слов» Симеона Нового Богослова. Так, «Глава вторая» — лишь довольно большая выписка из «Огласительного слова» 16–го, строчки 7—165. Здесь речь идет о хорошо известном эпизоде из жизни Симеона Нового Богослова, описанном его биографом Никитой Стифатом[761]. Святой Симеон говорит о своем мистическом видении света в то время, когда был он еще послушником в Студийском монастыре под руководством своего духовного отца Симеона Благоговейного. Это — личная, искренняя и вдохновенная исповедь о великих благодатных дарах Божиих, полученных в самом начале монашеского пути, без предварительных усилий и систематического аскетического делания, как дар, просто за послушание духовному отцу и доверие к нему, за смирение и непреклонное желание соединиться с Богом. Все это — характерные черты духовного устроения Симеона Нового Богослова, в силу которых он занимает особое и даже уникальное место в духовном святоотеческом Предании. Подлинность 10–го «Огласительного слова» (включительно с извлеченным из него, как «Глава вторая», местом) также подтверждается всей рукописной традицией[762].
«Глава третья» — это большая выписка из 17–го «Огласительного слова» Симеона Нового Богослова (с. 25–90; 99–111). Она почти целиком включена в эту «Главу» , кроме начала и конца (1,111—127) , а также нескольких мест из середины, в числе которых одно имеет особо важное значение (1, 90—99)[763]. Это как бы духовное завещание Симеона, в котором он рассказывает ученикам о пути своего духовного восхождения и полученных благодатных дарах.
Композиция «Главы четвертой» очень отличается от предшествующих. Это ряд выписок из 6–го «Огласительного слова» (11,22—30,40—71,102—134,204—258). В противоположность тому, что мы находим в предшествующих «Главах», в частности в первых двух, составитель делает значительные пропуски в тексте и не всегда следует порядку изложения (например, часто возвращается назад). Именно в «Главе четвертой» Симеон Новый Богослов говорит о своем духовном отце Симеоне Благоговейном, а не о самом себе, как предполагает отец Иоанн Мейендорф[764].
Итак, не подлежит сомнению , что упомянутые отцом Иоанном Мейендорфом «Главы» принадлежат не святому Григорию Паламе, а святому Симеону Новому Богослову и являются просто выписками из его «Огласительных слов». Но почему же они приписываются святому Григорию Паламе, во всяком случае в некоторых рукописях? Не претендуя дать полноценный ответ на этот вопрос, мы попытаемся выдвинуть кое–какие предположения.
Начнем с изучения рукописной традиции. Из пяти рукописей, входящих в состав «Глав», самой древней является Paris, gr. 1239. XV век. Она целиком посвящена трудам святого Григория Паламы. В конце всего собрания, после «Глав о молитве» (f. 305ѵ—ЗОбѵ), мы и находим эти четыре «Главы». Они отделены от предшествующих заставкой и озаглавлены Έτερα Κεφάλαια (f. 306ѵ–308ѵ). Это — последняя часть сборника. X. Омон (Н. Omont) в своем каталоге переводит это заглавие как Alia capita de eodem[765], «Другие главы того же (автора)», но это скорее комментарий, нежели перевод, потому что слов, соответствующих de eodem («того же», τοΰ άυτοΰ), в греческом тексте нет, в нем только слова ’Έτερα Κεφάλαια без указания автора. Что же касается рукописей XVI века Reg. Svec. 43 f. 168ѵ и Cromw. 2. f. 629, очевидно, они переписаны с Paris, gr. 1239, во всяком случае того же происхождения, но в них четко обозначен тот, кого считают их автором, то есть святой Григорий Палама: Έκ τών κεφαλαίων τοΰ έν άγιοις πατρός ημών Γρηγορίου, άρχιεπισκόπου Θεσσαλονίκης, τοΰ Παλαμά (Из Глав во святых отца нашего Григория, архиепископа Фессалоникийского, Паламы).
Таким образом, мы позволяем себе предполагать, что редактор рукописи Paris, gr. 1239, переписав в свой сборник творения святого Григория Паламы — он собирался их издать, — обнаружил, что в конце последней тетради остались две–три незаполненные страницы. За отсутствием соразмерных этим пустым страницам других творений Паламы он решил заполнить их компиляцией из Симеона Нового Богослова, которую легко мог «втиснуть» в данные размеры: это ведь были выписки. Отделив компиляцию заставкой и назвав ее просто «Другие главы», он оставил под сомнением имя их автора[766]. Переписывая с рукописи весь текст, переписчики Reg. Svec. 43 и Cromw. 2 не разобрались в двусмыслице и теперь уже формально приписали эти «Главы» святому Григорию Паламе. Следовательно, это скорее случайное недоразумение, нежели сознательный обман.
Такое предположение вполне допустимо[767], но тем не менее оно недостаточно. Было бы слишком большим упрощением сводить столь распространенные случаи псевдоэпиграфии к случайным недоразумениям. Остается вопрос: почему эти «Главы», составленные из «Огласительных слов» Симеона Нового Богослова, могли быть включены в сборник, целиком посвященный Паламе, и рассматриваться как ему принадлежащие? Обычно подобные случаи объясняются тем, что в подлинных писаниях автора и тех, которые ему приписываются, существует известное сходство в образе мыслей и способе их выражения, что и объясняет возможность подобного приписывания. В данном случае именно это и подтверждается, так как — мы отмечали это выше — между этими «Главами» и подлинными творениями Паламы есть сходство. Однако особый стиль и духовный аспект, отличающие их, гораздо очевиднее говорят о различии этих произведений, чем о сходстве. Так, описание личного мистического опыта у Паламы, как и почти во всей святоотеческой литературе, отсутствует, тогда как у преподобного Симеона оно всегда занимает центральное место. Но возможно, что именно в этом и коренится стремление приписать святому Григорию Паламе эти заимствованные у святого Симеона «Главы». Когда у какого–нибудь автора не находишь того, чтo хотелось бы найти, можно поддаться соблазну заполнить эти «пробелы», приписывая ему труды, говорящие об этом «искомом». Для почитателей святого Григория Паламы в его трудах не могло не быть личного свидетельства об опыте Божественного Света, богословским защитником которого он был[768].
